ВИКТОР КОЗЬМИЧ ПРУТКОВ
(1900—1988)
Родился поэт в дворянской чиновничьей семье, о чем уже можно говорить с гордостью. Однако в неоднозначные годы его молодости на «бывших» смотрели косо, и будущий поэт лишь в конце двадцатых годов устроился на работу в краевую контору «Утильсырье».
Вот что записал сам автор в «Дневнике писателя»:
«Многих сегодня называют попутчиками, некоторых — сочувствующими, но я назову себя Сослуживцем. Чины у меня неважные, а предки-чиновники принадлежали к классу эксплуататоров человека человеком. Но каждый день я прохожу в свою контору через склад утиля, где даже сломанные колесики и ржавые винтики могут послужить великому делу переплавки и перековки человеческого материала. Уверен, что долгие годы безупречной службы смоют с меня два класса гимназии и перевод в третий класс с подарком за прилежание».
Слова эти оказались пророческими. Сегодня, однако, стало известно, что гимназию поэт окончил и даже с золотой медалью. Простим сочинителю эту святую ложь.
Встреча с веком
В 1952 году, находясь на отдыхе в санатории работников утиля «Золотое сырье», Виктор Козьмич Прутков, правнук известного поэта, записался в библиотеку. К этому времени в санаторий была завезена только литература XVIII века, и Сослуживец, как любил называть себя Прутков, с большим энтузиазмом принялся за чтение. Встреча с веком классицизма помогла ему открыть новые источники и родники его творчества. Ниже мы приводим поэтическую подборку произведений этого периода, предпослав ей обширную выдержку из дневника писателя.
Максим ПРУТКОВ, литературовед
ВИКТОР ПРУТКОВ
Виноградов, академик российский, говаривал, что деловым стилем с начальством, научным — с коллегами, а художественным с народом говорить пристойно. Но если бы оный академик в нашей конторе служить изволил, он обнаружил бы в ней величие стиля делового, мощность стиля научного, правдивость стиля художественного, а сверх того еще искренность стиля газетно-публицистического и приличие стиля разговорного. Ибо что есть стиль и что есть оного стиля пристойность? Стиль есть человек, коему пристойность через достодолжный выбор слов и покорное их употребление сообщаться имеет. Для делового стиля потребна прежде в церковном употреблении праздно обветшавшая, но ныне обновленная и санкционированная славенщизна, для стиля научного прежде эллинами и римлянами без порядка употребляющиеся слова употребляться в порядке должны, стиль же литературно-художественный состоит в написании таковых слов, как электродоилка, электропоилка, машинно-тракторная станция, при которых в произведениях поэтических глаголам окончание -ся присовокупляется, како: мы на тракторы садилися.
Утреннее размышление о величестве металлолома
Стихотворение имело посвящение «другу дворянину».
1
Глагол времен, металлолом
На солнце утра пестро блещет,
Никелированным шаром
Огни пылающие мещет,
То тускло утюгом блеснет,
То сетью ржавою трепещет,
То жестью желтой полыхнет.
2
Никто сбирать не воспещает
Ни кость сырую, ни тряпье,
Ни изодранную резину,
Ни молью траченну шубнину,
Ни прочее утильсырье.
Но только ты, металлолом,
На радиаторах играешь,
Железны крючья простираешь,
Зовет, зовет меня твой гром!
3
Так человечий матерьял
Идет к печи на переплавку,
Где с пролетарскою добавкой
Дает непобедимый сплав.
Какая смесь имен и лиц,
Дворцов, и хижин, и гимназий!
Во искупленье безобразий
Они стеклися из темниц.
4
Кадетской сволочи потомок,
Самовластительный обломок,
Я в огненну вметаем печь.
Куда от нас Мещерский скрылся?
Зачем Перфильев не явился?
Ужели, чтоб в Париж утечь?
О мещанин, хотящий выжить!
О дворянин, вострящий лыжи!
Я не таков! И я — Прутков!
И честолюбия пружины,
Покинув мой диван старинный
Еще пойдут на переков!
1952 annus, I m, санаторий работников утиля «Золотое сырье», после завтрака (белый хлеб, сливочное масло, манная каша, напиток «Бодрость»)
Об этом
Стихотворение написано в совершенно другой тональности, и критика усматривала в нем подражание «Кантате о Сталине» Михаила Исаковского. Но справедливости ради надо сказать, что совпадение некоторых аллюзий, реминисценций, архетипов и хронотопов легко объяснимо тем, что авторы принадлежали одной эпохе и черпали вдохновенье из одних источников. Здесь уместно процитировать А. Ахматову: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» (примечание издателя).
Текут многоводные реки,
Цветут плодородные степи,
И красное солнце восходит
Над новым высотным жильем.
Споем же, колхозники, песню
Об этом, вот том человеке,
О самом любимом навеки,
О нем свою песню споем.
В глазах его ясных и чистых,
В сиянье улыбки лучистой
Черпаем мы бодрость и гордость
И больше не ходим к врачу.
Слова его выткут ткачихи,
И выпекут их поварихи,
И я, Мамлакат Бабариха,
В читальне-избе их шепчу.
Шумят и посевы, и всходы,
Кружат племена и народы
И водят свои хороводы
В фонтане на ВДНХ.
Споем же, колхозники, оду
Про нашу и вашу свободу,
Которая планам в угоду
Была нам дана на века.
Приветствую тебя, утильсырье!
(послание Храповицкому)
Это программное стихотворение цикла, и остается только пожалеть, что из-за порчи рукописи многие его места, а возможно, и смысл не подлежат восстановлению (примечание издателя).
Приветствую тебя, утильсырье!
Сухое дно былой, бурлившей жизни,
Где тихое ведем мы житие,
Где мирные справляем тризны.
Вот ходики, они уж не идут,
Вот мельница, она уж развалилась
……………………………………..
……………………………………..
Куски селедки спичкою проткнув
И черный хлеб посыпав солью,
Садимся с Храповицким мы к окну,
Чтоб оценить покой и волю.
Какое дно! Какой простор для глаз!
То там, то тут разбросанные вещи,
Помятый глобус, медный таз —
Сокровища детей и сумасшедших.
А сами мы, мой друг, с тобой,
Ужель не сломана пружинка?
Нам пунша пламень голубой
Напоминает керосинка.
Здесь все, что утонуло в свой черед.
Пустынным руслом пересохшей Леты
Районный сборщик с сетию идет,
И влажные лежат пред ним поэты.
И прерван гад морских подводный ход.
Кинжал Л. …
Тень Б. …
……………………………………..
……………………………………..
……………………………………..
Их было много на челне,
Иные парус напрягали.
Вечернее размышление о величестве макулатуры
Это стихотворение не свойственно поэту ни по тональности, ни по выбору поэтических средств. По-видимому, оно было написано в редкую для Виктора Козьмича «минуту душевной невзгоды», когда он запирался в кабинете заместителя начальника районной конторы и бормотал: «Ширин, вырин, штык молодец, не могу больше — приходит конец».
Пачка книг лежит на окошке,
А на пачке сидит Мурза.
На глаза осторожной кошки
Похожи его глаза.
Эти выцветшие страницы!
Эта помесь святой с блудницей!
Псевдоложный в кавычках «стиль»!
Мы снесем тебя в красный Утиль.
Чтоб на новых, чистых листах
Совершались битвы в путях.
Ала-Тау давала овец,
Кокче-Тау давала свинец.
Но ссутулился старый Мурза,
Когти выпустил и сидит,
И прижмурил Мурза глаза
И пророчество говорит:
«Чаттерлей и ее любовники.
Запоют по ночам в терновнике.
И к тебе придет декаданс
И станцует макабр данс.
Сам ты станешь просить у знахарок
Наговорной травы корешок,
А пока шлю тебе я в подарок —
Мой зловещий (вот этот) стишок».
На деву с веслом
(из цикла «Каменные гости»)
Дева стояла с веслом, а над нею висел репродуктор.
Крепкое тело ее в зелени парка белело.
Кашки душистой цветы сладостно пахли на солнце,
Нежной побеги травы из трещин асфальта смотрели.
Вдруг репродуктор сказал, к деве с веслом обращаясь:
«Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы.
Чуешь, разводят асфальт? Видишь огонь под котлом?
С валиком тяжким ходи по дымящейся корке асфальта,
Я же тебе пропою про достиженья мои».
Чудо: трамбует асфальт алебастром рожденная дева!
ЦПКО
Закономерно, чередою длинной
Пройдут года.
И в город-сад асфальтово-пчелиный
Сольются города.
Вера Инбер
Где некогда стоял шарманщик,
Войны балканской инвалид,
Там питьевой журчит фонтанчик
И урна белая стоит.
Где раньше, мальчик невоспитанный,
Я с бонной чопорной гулял,
Там я сижу, перевоспитанный,
Листаю радостно журнал.
Там с безупречными манерами,
Играя белыми плечами,
Гуляют дамы с пионерами,
Испытанными остряками.
И там дитя с глазами зайчика
На белый памятник глядит.
И выпив влаги из фонтанчика,
«In verba magistri» кричит.
1952 annus, I m