Вот уже полвека, как мы ничего не знаем о творчестве Виктора Козьмича Пруткова периода «тихой лирики». Движение тихих лириков зародилось во времена так называемой «оттепели», когда неоднозначные события недалекого прошлого получили неоднозначную оценку в тогдашнем настоящем.
Борьба тихих лириков развернулась на два фронта. На одном им противостояли литературные генералы, авторы широких эпических полотен, на которых не нашлось достаточно места для изображения судьбы обычного человека с его радостями, а зачастую даже и горестями. На другом фронте окопалась та часть физиков, которая настолько очерствела в своих лабораториях, что, по словам Виктора Козьмича, готова была променять на синхрофазотрон «теплую заступницу мира холодного» — Партию. Задача тихих лириков состояла в том, чтобы вернуть этих физиков к жизни, объяснив им, что даже и в космосе находится ветка сирени.
Как тихий лирик Виктор Прутков создает огромный цикл «Контора», из которого мы публикуем стихотворение «Контора изначальная», а также пророческое стихотворение «Пальмы». Нелепая мысль, что «Пальмы» были написаны после перестройки и поэт попросту знал о том, о чем писал, следует отбросить, напомнив читателю, что Виктор Козьмич скончался в 1988 году. Кроме того, тематика и проблематика «Пальм» так тесно связывается с балладой «Пир Райсобеса», также пророческой, что следует признать неоспоримый факт: отдав сорок лет службе в конторе «Союзутиль», Виктор Прутков так глубоко постиг суть конторской жизни, что сумел прозреть в ней и ростки будущих сорняков.
В этот же период Прутков обращается и к лирической песне, сочиняя несколько песен для некоего, как теперь говорят, виртуального кинофильма, который он в своих бумагах именует то «Ожиданием весны на Заречной улице», то «Разной судьбой». Среди этих песен есть одна, помещенная автором в папку «несвоевременное».
Подборка завершается неоконченным диптихом «Два художника», выходящим за рамки тихой лирики. В нем поэт откликается на тему абстракционизма, волновавшую тогдашние умы на самых высоких трибунах.
Включаем мы и так называемый «Смеляковский цикл» (автор по ошибке именует его смердяковским). Речь, очевидно идет о подражании поэту Ярославу Смелякову, если не по форме, то по духу.
Песни для кинофильмов
Песня филолога Рощина для к/ф «Ожидание весны на Заречной улице»
Когда весна придет, не знаю,
Пойдет вода, и свет дадут,
Но ты мне, улица родная,
Заменишь комнатный уют.
Здесь все мне близко, все знакомо:
И агитпункта огонек,
И дверь горкома, и райкома,
И тихий красный уголок.
Вот школа, где со всей страною
Слова спрягал я и склонял,
Где именное составное,
Что в люди вывело меня.
И грянул бой с идеализьмом
И в общей смуте наших дел
Я три склоненья дал отчизне,
Я два спряженья одолел.
Я от победы шел к победе,
Неся на палочке звезду,
И с другом литр-атуроведом
Всегда сочувствовал труду.
Когда широкою рекою
Польет богатство на меня,
И именное составное
Поможет мне в задачах дня,
Тогда зажгем, как в детстве свечки,
Пойдем с ведеркой за водой,
Горят мартеновские печки
И в день и в ночь, и в выходной.
Песня рабочего Телегина для к/ф «Разная судьба»
На тот большак, на перекресток
Уже с портретом не спешить.
Жить без вождей, быть может, просто,
Но кто же будет нас водить?
Я их носил на длинной палке,
Я их катил перед собой.
Один висел на раздевалке,
Другой стоял у проходной.
Они меня водили в баню
И провожали на вокзал,
И в парк культуре мне на Таню
Рукою главный указал.
Они в кино меня водили
И улыбались мне хитро,
И с ними мы детей нажили,
Тесней сплотясь вокруг бюро.
Они мне снятся на погоду.
Один — к грозе. Другой — к дождю.
Весной проснется вся природа.
Так неужели ж спать вождю.
Зайду за ним на раздевалку,
Возьму жену, возьму детей
И понесу его на палке
Сиять в лучах своих лучей.
Письмо упырей товарищу Ленину
(из папки «Несвоевременные мысли»)
Ты нас манил к стене кремлевской
Своею восковой рукой
От ржавых тех оград дедовских,
Где крест с рассыпанной кутьей.
Ты нам сулил златые горы
Ты обещал нам мавзолей,
Зачем, зачем отвел ты взоры
От нас, несчастных упырей.
Но пусть на деньги Голливуда
Кривится выспренний вампир.
Заморское не нужно чудо
Тому, кто строил новый мир.
Твой новый мир и быт твой новый,
И тихий красный уголок,
И тот багровый, тот пунцовый,
Пурпурный аленький цветок.
Какие лампочки сияли
В иллюминации твоей!
Какие музыки играли
Для нас, несчастных упырей!
Ты зажигал нам свет в окошке
И возле доменных печей
Играл нам ночью на гармошке
Рукою восковой своей.
Контора изначальная
(в оригинале названье набрано славянской вязью)
За далекими конторами,
Где лежит копирка синяя,
За чернильными приборами,
Да за паками с делами,
За далекими озерами,
За дверными за пружинами,
За широкими столами,
Да за синими долами,
Там, где царство необъятное,
Над империей безмерною
Ходит солнце незакатное,
Там за задними дворами,
За морозными химерами,
За сосульками висячими,
За окошками косящатыми,
За подушкою с печатями,
Да за юсами, за ятями,
На подстилочке сафьяновой
Да с ухмылочкою пьяною,
Там лежит-брюзжит казенный кот,
Некрещеный лоб, ненасытный рот.
Самодур-берендей, укротитель людей.
Три пальмы
(пророческое стихотворение)
В печальных степях аравийской земли
Три гордые пальмы в конторе росли.
Меж сейфов и бюстов усажены в кадки,
Стояли они, проклиная порядки,
А мимо них важен, широк и глубок
Ненужных бумажек струился поток.
Застойные годы тихонько прошли,
Но путник усталый из чуждой земли
Еще не склонялся под кущей зеленой
К мохнатым ногам на песочек казенный.
Безрукие бюсты смотрели в листву,
И барышни с хрустом жевали халву.
И начали пальмы на Бога роптать:
«Зачем нам, начальник, вот так пропадать
В краю сигареток и чахлых красоток
Средь горьких таблеток и драных колготок,
А там за границей, в звоночек звеня,
Араб горячит вороного коня».
И только сказали, раздался звонок,
И ткнулся окурок в казенный песок.
Взметнулись бумажки, и страшного вида
Финансовая вознеслась пирамида,
И лег у подножья финансовый сфинкс,
И стрелки часов показали час икс.
А ныне все пусто и дико кругом:
Не шепчутся девы под острым листом,
И только с подставки забытый Буденный
Таращит глаза на песочек казенный,
Да рыжий усатый его побратим
Гуляет по кадке, печалью томим.
Пир райсобеса в доме моего прадеда
(еще одно пророческое стихотворение)
Под сенью посаженных в кадки древес
В разграбленном дедовском доме
Пирует-гуляет районный собес,
Он мощен, как Кир, и богат он, как Крез,
Директор собеса пронырлив, как бес,
И принят в самом исполкоме.
Стоят винегреты, лежат потроха
На миллиметровой бумаге,
В специальной кастрюле томится уха,
Лепные амуры глядят с потолка,
Портреты от пара расплылись слегка,
В графинах наливки и браги.
Вдруг дверь отворилась и входит старик,
Покорный Перуну кудесник.
Напрасно бухгалтер пускается в крик:
«Нельзя посторонним! Откуда проник?
А ну, старикан, прикуси свой язык!
Сидит ли наш сторож на месте?»
Но вот он идет, непостижный уму,
Покорно смолкает застолье,
Лепные амуры кивают ему,
Портреты вождей отступают во тьму,
И пир замирает в пару и в дыму
И мыши стихают в подполье.
Шекстинская стерлядь раскрыла свой рот,
Умолкли девичьи песни,
И старший бухгалтер уже не поет,
И бледный директор из кресла встает,
Селедку на спичке ему подает:
«Садитесь, вы к нам насчет пенсий?»
Но вещий старик поднимает свой взор,
Рукою отводит селедку:
«Не бойся, директор, я не ревизор,
Тебе не грозит увольненья позор,
Иной над тобой тяготит приговор,
Ты выпьешь и пиво, и водку,
Бухгалтера ты поцелуешь в уста
Рукой обоймешь счетовода,
Шекстинскую стерлядь доешь до хвоста.
И съешь колбасу, что по блату достал,
И если кого-нибудь ты обсчитал,
В суде не получишь ни года.
Закона сурового гибельный страж
В кутузку тебя не посадит,
Никто не прервет твой заслуженный стаж,
И «Волга» твоя не покинет гараж,
И будет любить тебя солнечный пляж,
С едой холодильник поладит.
Но все же ты будешь покоя лишен,
Поднимутся шпроты в утробе,
Увянет икра, отрыгнется крюшон,
Высокий оклад тебе станет смешон,
Игрушкой покажется твой телефон,
Берлогой — квартира в хрущобе.
Увидишь тогда ты немало чудес.
Но только протянешь к ним руки,
Как рухнет навеки разгульный собес,
И сам упадешь ты на землю с небес
И станешь юлою крутиться как бес,
И примешь Танталовы муки».
Сказав это, вышел зловещий старик.
Оставив сплошные загадки.
И в то предсказанье собес не проник.
И снова послышался пиршества клик,
Но лысой главою директор поник,
Под пальмой, посаженной в кадку.
Из последней папки
Тропа
(Это стихотворение написано на тему природы, на которую откликнулись многие поэты и прозаики семидесятых)
Тропою бескорыстной дружбы
Шли бурундук, орел и рысь.
Им человеческое чуждо.
Они ему сказали «брысь».
Они питались и орехом,
И павшим зверем и ежом,
Цивилизацию со смехом
Они отрезали ножом.
Они смеялись Красной книге,
И не читали остальных,
Шиши, и кукиши, и фиги
Давно припрятаны у них.
«Не то, что мните вы, уроды,
Среди своих миллионов свинств,
Не то, что мните вы, природа.
Природа даже и не сфинкс.
Природа, рассудить к примеру,
Гибрид козы, змеи и льва.
Она не сфинкс, она химера.
Ей ваши не нужны слова.
А вы, о люди, будь вам пусто!
И не понять вам этот стих.
К примеру, волк, коза, капуста…
Что понимаете вы в них?!»
Смеляковский цикл
Второгодник
А я вот люблю второгодника
За кляксы в его букваре,
Отнюдь не чистюлю и модника,
Растущего в нашем дворе.
А я вот люблю второгодника,
Который не понял дробей,
Того, что на каждом субботнике
Смеется других веселей.
А я вот люблю второгодника,
Который замучил скворца,
Отнюдь не святого угодника,
Но сына родного отца.
А я вот люблю второгодника…
Родная речь
Мама мыла раму,
Митя любит мыло,
С раннего утра нам
Хорошо да мило.
Колосится поле,
Бабушка в шубейке,
Второгодник Коля
Бережет копейку.
Ленин едет с горки,
Хлопают мальчишки,
Догорает зорька,
Горький любит книжку.
Хорошо на воле
Гегемону-классу,
Второгодник Коля
Буквы прячет в кассу.
Задана задачка,
И мужик Герасим,
Утопив собачку,
Шапку бросил наземь.
В нашей светлой школе
Хорошо и славно.
Второгодник Коля
Думает о главном.
Два художника (диптих)
1. Пролетарский художник
Пролетарский художник
Феопомп Броневой,
Он без ручек, без ножек,
Но во всем боевой.
Весь такой угловатый,
Словно ящик для писем-газет.
Он не любит закаты,
Но зато обожает рассвет.
Колос спелого хлеба,
Елка, штык и звезда
Да по синему небу
Тянутся провода.
Плод его вдохновений
Не украсит домашний уют,
Но его на оленях
Утром ранним по тундре везут.
Кедрача … [стихотворение осталось неоконченным]
2. Буржуазный художник
Буржуазный художник
Жан-Батист Маларме,
Он малюет под дождик
У себя на спине.
Свои злые муляки
Тянет к воротнику.
Чтоб понять его, всякий
Должен быть начеку.
Но проректор Васильев
И корректор Петров
Написали про силу
Его дерзких мазков.
И, ссылаясь на Маркса
И Иннесу Арманд,
Доказали, что в фарсе
Автор был протестант.
Но с победой версальцев
Он утратил свой цвет.
Жизнь стекла между пальцев.
И теперь он эстет.
На изысканном блюде
Он рисует салат.
И рабочие люди
За него отомстят.