Взявшись публиковать истории ныне здравствующего пенсионера Петра Васильевича Булкина, я должен сообщить краткие сведения о нем самом, на что он охотно согласился. Большую часть своей жизни Петя Булкин, мой школьный товарищ, проиграл в пляжный волейбол. С работой ему сначала повезло: после института он был распределен в закрытое учреждение, что очень скоро дало ему возможность получить невероятно большую по советским меркам квартиру. Позже, однако, оказалось, что место жилья и работы Булкина лежит за пределами новой России. А поскольку к этому времени беспечный Булкин так и не женился, ему оставалось продать квартиру и возвратиться домой к матери. Квартиру, правда, продать не удалось. Но он обменял ее на персидский ковер, погрузил ковер на машину и, маневрируя среди появившейся на улице военной техники, выехал из города, расположенного где-то в Ферганской долине, где странствовал некогда Ходжа Насреддин.
Так началась одиссея Булкина, протекавшая в годы, которые впоследствии назвали «лихими девяностыми». Старые пляжные знакомства ему пригодились, новые знакомства завелись, и если все это долго не давало Булкину возможности бросить якорь, то зато чрезвычайно обогатило его историями новеллистического характера, которые я и предлагаю вашему вниманию.
По причинам, которые, надеюсь, станут очевидными, я хотел назвать цикл этих рассказов «Кандид», но потом решил не умничать и оставить в названии имя своего товарища, так удачно созвучное названию моей любимой книги — «Повести Белкина». Зачем улучшать реальность?
Гадание
Моя мама всю жизнь преподавала химию и, когда услышала по телевизору, что Алан Чумак может движением рук изменить соленость Каспийского моря, возмутилась и объявила, что началась эпоха мракобесия. А тут еще она прочитала про Нострадамуса, предсказавшего ваучерную приватизацию. Но особенно сильно ее возмущало то, что люди стали верить гадалкам.
— В мое время к гадалкам ходили только самые некультурные женщины, которые не окончили даже восьмилетки.
Я, чтобы ее слегка поддразнить, сказал, что нам неизвестны все законы природы и что есть люди, обладающие сверхпсихическими способностями.
— Откуда берутся такие способности? Если ты не получил знаний в школе, техникуме или институте, то откуда им взяться?
— Из параллельного пространства, — сказал я.
И мама догадалась, что я шучу.
Конечно, я сам ни в какие гадания не верил. Не верила в них и разведенная жена моего друга Лена, хотя ее и прозвали Телепаткой. Еще когда она работала в лаборатории ядерной физики, она прославилась своей интуицией в делах любовных и давала советы подругам. Лабораторию эту давно закрыли, и вот теперь Лена решила зарабатывать гаданием.
По своему виду она совсем не была похожа на гадалку. Это была стройная темноволосая женщина с большими умными глазами и немного впалыми щеками. Было ей тогда тридцать пять лет. Она не была цыганкой или остроносой старухой и не держала на коленях кота, как я себе представлял гадалок. Но нас с ней связывала бескорыстная дружба, и я решил ей помочь, хотя совесть моя была немного неспокойна.
В день первого гадания я принес с собой маминого кота Гелия и захватил колоду карт, которые, к сожалению, предназначались для игры в преферанс и не содержали карт ниже семерок. Мне казалось, что для полного гадания колода была жидковата, но Лена сказала, что это ничего, всецело полагаясь на свою женскую интуицию. Мы дали коту осмотреться, карты положили на стол и стали ждать клиентку, с которой Лена уже договорилась по телефону.
Клиентка явилась в срок. Ее тоже звали Лена, или, как тогда малознакомые женщины стали обращаться друг к другу, Елена. Это была низенькая золотистая блондинка со щечками. По виду — ровесница Телепатки. Я сидел на тахте и читал «Аргументы и факты», время от времени бросая взгляд на стол, где знакомые мне карты ложились лицевой стороной, как будто кто-то из преферансистов предъявлял свою игру. В «Аргументы и факты» уже тогда проник дух шарлатанства, и я читал про рыболюдей, которые существовали якобы еще в восемнадцатом веке, а возможно, существуют и до сих пор. За стеной бубнил голос психотерапевта Кашпировского, и совесть моя постепенно успокаивалась. Мы были, как теперь говорят, в тренде.
Условия гадания были такие: треть суммы за сеанс и две трети, если гадание подтвердится. В этом случае клиентка получала еще и заключительный совет, что должно было стимулировать ее возвращение с двумя третями суммы. Сумму я не называю, потому что все равно не смогу перевести ее на современные деньги, скажу только, что она была небольшой, а мое участие было, естественно, бесплатным.
Никто не смеялся. Рыжий Гелий уселся столбиком рядом со мной и таращил глаза на клиентку, сидевшую напротив Телепатки, спиной ко мне. Мое присутствие как бы не считалось.
Взяв в руки трефового короля, как будто она собиралась побить им какую-то карту, Телепатка уверенно сказала, что ее клиентке изменяет муж. А потом со смелостью, от которой у меня упало сердце, заявила, что муж часто уезжает в командировки. Клиентка кивнула. «Пронесло!» — подумал я. Гелий посмотрел на меня и сморгнул.
— Но он ни в какие командировки не ездит, а живет в это время у своей любовницы.
Этот второй ход вытекал из первого, и я успокоился. Успокоился и Гелий, сипло зевнув во всю свою розовую пасть. И все же у меня было такое ощущение, словно я играл мизер, а меня ловили. «Сейчас впарят паровоз», — подумал я на карточном языке, от которого не мог отделаться, глядя на карты.
— Однажды, — скала клиентка, — он вернулся без кепки, а мне сказал, что забыл ее в поезде.
«В поезде. И тут паровоз», — подумал я.
Телепатка смотрела на Лену со все возрастающим сочувствием.
— Он был с этой женщиной в ресторане за городом и там оставил кепку, — сказала Телепатка, перекладывая на столе две младшие червы.
«Это пожалуйста!» — облегченно подумал я. Поди проверь! Но следом я вздрогнул.
— Кепку с начесом, — продолжала, прищурившись, Телепатка, — он залил красным вином, из-за этого ее пришлось оставить.
«А вдруг не с начесом!» — в ужасе думал я, опасаясь, что сейчас художественное воображение заведет Телепатку в дальние дали и тогда нам конец. Конечно, такие кепки существовали, но ведь не все же их носили!
Клиентка даже вскрикнула:
— Точно! Серая с начесом. Я же, дура, ему ее и подарила.
Я вздохнул с облегчением, а Телепатка посмотрела на Елену с состраданием.
Видимо, все-таки Телепатка заслужено получила свою кличку. У нее действительно была хорошая интуиция. Лишь бы не испортить все под конец игры.
Семь потов с меня сошло. Гелий, правда, заснул, выпустив белый клык поверх рыжей пасти.
Нет, Телепатка не испортила игры и даже получила сверх гонорара баночку с молотым кофе.
— Скоро он с ней поссорится, — в благодарность за подарок сказала Телепатка. И тут же не удержалась: — Следующая его командировка будет короткой. Он придет домой в тот же день и скажет вам, что командировку отменили.
Когда клиентка ушла, я пожурил Лену за последнее замечание.
— А вдруг она больше не придет? Ведь это очень маловероятно, что ее мужа выгонит любовница именно в следующий раз.
— Придет, — сказала Лена, — этот болван таскался ко мне. Я узнала по фотографии.
Мы сели пить кофе. Мама оказалась неправа: не все знания приобретаются в школе, техникуме и институте, иные — в параллельном пространстве.
Реституция
Мама пожарила картошку с луком, и мы стали говорить об исторической справедливости. Мамин дедушка был мраморщиком, и у него был собственный двухэтажный дом. После революции дом отобрали, чтобы получилось равенство. Но теперь снова у некоторых людей есть собственные дома. Мама считала это несправедливым.
— Если у нас теперь есть частная собственность, значит, надо вернуть ее тем, у кого она была.
— Ты сторонница реституции?
— Надо воздать справедливость.
У меня на этот счет своего мнения не было, и я поставил тарелку в раковину и пошел встречать школьного товарища.
Князь Кошкин был богат, как Крез. Князь — это кличка, но может быть, и не кличка, потому что, как он рассказывал, его предки были то ли князьями, то ли графами, а Кошкин — революционный псевдоним его деда. Разбогател же Князь на приватизации крупного московского предприятия, где сначала был рядовым сотрудником, а потом получил контрольный пакет акций и стал мультимиллионером. Один из своих «мультимиллионов» он взял с собой в Ростов, собираясь побаловать меня и других близких друзей. Он вообще был добрым малым, только немножко больше, чем обычный человек, любил внешние эффекты. Мы мало общались с ним после школы, но много переписывались, и он вкладывал в свои письма немало юмора и воображения. Ни в волейбол, ни в преферанс он не играл, в компаниях всегда был застенчив и лишь, когда мы оставались вдвоем, рассказывал о своих похождениях и мечтал вслух о том, как он купит виллу в Калифорнии и возьмет туда всех старых друзей.
В день своего приезда Князь спапашился забыть в такси барсетку с миллионом на тогдашние деньги и был очень расстроен. Моя машина тогда была еще на ходу, и я утешал его, разъезжая с ним по городу и не подвергая его риску забыть у меня на сидении второй миллион или ту сумму, которая у Князя осталась. Я сам тогда «бомбил», и он сделал большую ошибку, что променял машину друга на какое-то такси. Денег у него, как я понял, было в обрез, а он еще собирался сделать своей московской подруге какой-нибудь оригинальный подарок. Желая ему помочь, я вспомнил о старинных часах, что висели на стене в разоренном жилище Томаса. На месте Князя я привез бы в подарок эти часы и сказал женщине, что они из его родового замка или чего-то в этом роде, например, из имения. Это было бы в его духе. Сам я врать не люблю, но в его случае это было бы не враньем, а художественным вымыслом, а вымысел — это тоже подарок любимой. К тому же и Томас, который был тогда на мели, заработает деньги.
Томас Пахлавуни обладал замечательной прыгучестью и был любимцем нашей команды. Это был рослый и с виду серьезный мужчина лет сорока пяти. Он был выше меня, а Князь был ему по плечо. Был он библиофилом и водителем трамвая. Для его молодости, протекавшей в шестидесятые годы, это сочетание хобби и профессии было явлением обыденным. По какой-то причине он не закончил физфака и стал водить четырнадцатый номер. Когда же этот маршрут сняли и трамвайный парк сократился, он оказался не у дел.
Всякого, кто приходил в гости к Томасу, поражала сплошная белая полоса дорожной разметки, разделявшая его комнату на две половины. Комната была большая, метров сорок, а потолки — метра четыре высотой и с красивой лепниной. В левой половине жила разведенная жена Томаса Тамара, в правой — он сам. Идея разметки принадлежала ему. А размечали мы всей командой, когда Тамара была в Пятигорске.
Как только мы вошли, я сразу понял, что антикварные часы перекочевали во вторую половину, а у самого Томаса осталась на торцовой стене только старинная аптечка с зеленым стеклом да табличка «Листопад», взятая на память в трампарке. Остальные стены занимали самодельные стеллажи с книгами.
Пока мы ехали, говорили о реституции и этот разговор принесли с собой в суровое жилище Томаса. Я спросил у Князя, что бы досталось ему в случае, если бы власти все-таки пошли на реституцию. Если бы мы были вдвоем, князь рассказал бы целую сагу, но он немного стеснялся в новой обстановке и переадресовал мой вопрос самому Пахлавуни.
— А вам, Томас, досталось бы что-нибудь, если бы была реституция?
— Смотря кто бы ее проводил.
— В смысле?
— Если бы ее проводил Древний Рим, мне достался бы солидный кусок суши и выход к морю.
Тут выяснилось и впоследствии подтвердилось с помощью Гугла, что предки Томаса были армянскими князьями и даже одно время царями и вели войны с Древним Римом. Меня это позабавило, моего спутника немного смутило, но никого не приблизило к решению задачи с подарком. Взоры мои обратились на аптечку.
— Да, эта аптечка из дома моей прабабушки, она не древняя, но лет сто ей будет. Хотите посмотреть?
И князь (с маленькой буквы) снял аптечку и передал ее Князю (с большой буквы). Это был коричневый ящичек, в дверцу которого было вставлено красивое волнистое стекло изумрудно-зеленого цвета. Сам я не думаю, что аптечка — лучший подарок молодой женщине, так как такой подарок содержит намек на возраст и болезни, но Князь заинтересовался, взял аптечку в руки и… упустил ее. Дверца тотчас же отскочила, но у Томаса была хорошая реакция (я вначале забыл упомянуть об этом). Дверцу и стекло он спас, но сама аптечка развалилась, обдав нас пылью сухих трав.
Я сразу заметил, что задняя стенка была двойной и что оттуда выкатился маленький сверток.
В свертке обнаружился обернутый пожелтевшей ватой массивный перстень с большим индийским изумрудом.
Мы все были буквально потрясены.
— Это не Великий Могол? — спросил я, потому что читал о камне с таким названием.
— Нет, это Поликратов перстень. Его надо срочно продать, и тогда окончатся несчастья, — засмеялся князь.
Денег на старинный перстень у Князя уже не было. Но мы за очень умеренную цену купили какую-то зеленую стекляшку, завернули ее в газету и увезли с собой. Князь молчал, похоже, он обдумывал историю, которую расскажет своей подруге.
На другой день Пахлавуни пригласил нас в закусочную «Ахтамар» и накормил отменным ужином. До сих пор я вспоминаю коньяк и жалею, что не запомнил его марки. Пахлавуни действительно продал перстень с камнем и кое-что за него получил. Он говорил, что без нас он бы не нашел перстня, и это было правдой. Впоследствии на пляже Томас уверял меня, что коньяк был обыкновенный «Дербентский», но нет, он что-то путает. Мусаха была обыкновенной, а коньяк — нет.
А потом я провожал Князя, и он спросил меня:
— Что такое Поликарпов перстень?
— Не Поликарпов, а Поликратов. Это перстень, который дедушка Томаса выиграл в преферанс у римского императора Льва Армянина.
Мы засмеялись, я проводил Князя до купе и убедился, что зеленая стекляшка хорошо упакована и ей ничто не грозит. В каком-то смысле историческая справедливость была восстановлена.
Престижное место
Сауна была тогда престижным местом. Такие фантазеры, как Князь, мечтали о виллах, замках и островах. Трезвые же люди, такие, как Пецца, о котором скоро пойдет речь, говорили о сауне. В детстве у нас не было удобств, и я ходил с дедушкой в баню, где нам выдавали шайку, кажется, под залог. А теперь только и слышно, что сауна. Пецца строил ее во дворе частного домика, а иные уже построили. И вот из-за сауны я выиграл пари и устроился на работу — увы, не на постоянную — в торговую палатку.
Я шел к Пецце проситься на работу. Я знал, что он держит торговую палатку на рынке «Гулливер», и я просил его взять меня продавцом дутых курток. Моя задача была бы легкой: стоять в палатке, доставать куртки с вешалки, уговаривать покупателей и смотреть, чтобы ничего не украли. Когда-то я и Пецца сидели рядом на городской математической олимпиаде и поделили первое и второе место. Я помню, что самой трудной задачей был софизм, в котором из одной точки на отрезок опускались сразу два перпендикуляра. Позже судьба нас развела. Его идеалом еще в школе был Остап Бендер, а у меня идеалов не было ни в школе, ни после. Пецца, как он сам говорил, «варил бабки», а я не знал, как это вообще делается.
По дороге я встретил Желтого. Когда мы играли с ним в волейбол — а это было давно, — Желтый был мускулистым парнем и учился в строительном институте. Он даже входил в сборную этого института. Но потом по какой-то причине он спился и стал опускаться на дно. Когда я его встретил, Желтый был высохшим человеком без определенного возраста и определенных занятий. Узнав, что я иду к Пецце, он увязался за мной, надеясь на алкогольное угощение.
Пецца в одних трусах пожарного цвета и с золотой цепью на короткой шее стоял посреди двора и отдавал распоряжения рабочим, изредка, в случае крайней необходимости, прибегая к нематерным словам. Невольно я сравнил медного и цветущего, хотя и неспортивного Пеццу с тощим Желтым, в котором трудно было узнать бывшего спортсмена и отличника.
Пецца был бесконечно далек от идеи благотворительности и милосердия, но любил, когда люди от него зависят, и принял нас благосклонно. Меня он послал в магазин за выпивкой и закуской, Желтого приставил мыть стоящую тут же во дворе «рубиновую тачку», а потом повез нас всех с выпивкой и закуской в сауну.
Это была дорогая и шикарная сауна с бильярдом, отложившаяся от института мелиорации, который к тому времени потерял всякую связь с оросительными каналами, если не считать плаката на крыше: «Мелиорация — дело всенародное».
В сауне Желтого развезло, и он, как привидение, сидел обмотанный простыней и икал. Пецца был бодр, источал жар не хуже деревянных стен и предложил мне сыграть в бильярд. Если я выиграю, он берет меня в палатку, а если проиграю, я сведу его с Телепаткой. Я не умел и не хотел никого «сводить», а шансы на выигрыш были у меня невелики. Мне редко приходилось играть в бильярд. Я предложил гусарский преферанс, но Пецца предложение отклонил да еще и намекнул, что такие люди, как мы с Желтым, никогда раньше не бывали в сауне и не будут в ней никогда впоследствии, так что мне следовало быть благодарным и не изображать из себя переборчивую невесту: или играем, или я не пристаю к нему с работой.
— И, кстати, — прибавил он, — почему бы тебе не заплатить за своего друга? Ты мой кент, я тебя пригласил. А за этого хмыря плати ты. Или играй.
Желтый хранил молчание, временами то ли икая, то ли кивая, но всякий раз при этом ударяясь затылком о доски стены.
И тут мне пришла в голову идея, почти софизм и почти про два перпендикуляра.
— А давай лучше поспорим. Если Желтый и раньше бывал здесь, ты проиграл, а если нет — выиграл.
— Желтый? — усмехнулся Пецца. — Желтый ходил в сауну? Если тебе известно, она открылась только неделю назад.
— А что ж тогда ты не споришь?
— А как ты докажешь?
— Предъявлю стопроцентное доказательство.
Пецца смотрел на меня, прикидывая, подвох это или блеф.
Наконец он протянул руку и крикнул:
— Перебей, Желтый, только быстро!
Желтый слабо ударил ребром ладони и снова откинулся к стене.
— Скажи, Желтый, ты ведь работал в институте мелиорации? — спросил я бывшего инженера, а ныне алкоголика.
— Работал. Вот здесь сидел. В комнате сто двадцать три.
Пецца умел оценить красоту ситуации. Недаром он ходил когда-то на математические олимпиады.
Так Желтый оказался в нужном месте в нужное время, а я стал торговать дутыми куртками.
Торговая палатка
Моя палатка не была самой посещаемой, и у меня было много времени для праздных размышлений о торговле и наживе. Нас воспитывали так, что бизнес — это плохо. Даже продавцы государственных магазинов, так называемые торговые работники, всегда были героями фельетонов и кинокомедий. Сама их профессия считалась сопряженной с неизбежным почти жульничеством. Но есть все же, — праздно думал я, — есть все же разница между воровством и торговлей. В теории игр есть такое понятие — игра с нулевой суммой. Это значит, что если ты выиграл 20 копеек, то твой партнер 20 копеек проиграл. Если торговля — игра с нулевой суммой, то, значит, ни о какой взаимной выгоде речи нет. «Так уж бывает, так уж выходит, кто-то теряет, кто-то находит», как поется в песне. Но если я проиграл в преферанс или даже в волейбол и вынужден поставить выигравшей команде кружку пива, как это было принято на левом берегу Дона, я ничего не получаю. А если мне продали куртку, я получаю куртку и потом ношу ее.
Тут мои ленивые мысли были прерваны: в проходе стояла Татьяна Лаврикова в какой-то странной и, кажется, мужской куртке, состоящей из множества молний и потертых рукавов и, помимо всего прочего, на два размера большей, чем было нужно. Татьяна и так была немного похожа на клоуна, хотя в общем-то была женщиной симпатичной. Нет, у нее не было картофельного носа, но лицо ее было, как вытянутое яичко, а бровки какие-то горестные. Может быть, я неправильно сказал «на клоуна», может быть, на Пьеро, особенно в этой куртке.
В глазах Татьяны стояли слезы, но сама она смеялась.
— Как я рада, что нашла тебя в этом лабиринте! На меня все женщины пялились из-за куртки.
— А где ты ее купила?
— На базаре жизни! — отвечала Татьяна.
Она была очень хорошей и простой женщиной, как говорится, своим парнем. Преподавала же она в университете английский язык сначала на ставку, потом на полставки, потом на четверть ставки.
— Ехала на курсы повышения квалификации, и у меня из кармана куртки украли документы: паспорт и диплом. Там надо было снять ксерокс.
— Из этой куртки?
— Нет, из нормальной. Сидела на курсах и думала, как теперь это все восстановить, а сама слушала, чем цель урока отличается от другой какой-то фигни. И так два часа. А когда стала уходить, оказалось, что куртку мне подменили, вот на эту мужскую, б/у.
«За один день обворовали дважды», — подумал я.
— Хочешь чаю? У меня есть кипятильник. Ду ю вонт ти? — спросил я, чтобы ее рассмешить.
— Слушай, Булкин, возьмешь эту куртку за какие-нибудь деньги? А я начну откладывать на другую. Это будет первый взнос.
— Как же я ее возьму, Таня? Это ведь не моя палатка.
— А ты возьми ее неофициально. А какой-нибудь алкаш ее купит.
При слове «алкаш» я вспомнил Желтого. Может быть, взять куртку домой, а потом ее как-нибудь продать Желтому? Или какому-нибудь Пятнистому под цвет куртки. Или себе ее оставить. Жалко было Татьяну. И как это только в солидном заведении, где рассказывают про цели урока, нашелся человек, который ворует куртки? Неужели он доцент? Или он специально пришел туда под видом повышения квалификации? Может быть, даже сказал: «Хау ду ю ду». Маме даже рассказывать не буду, чтобы не расстраивалась.
— А в чем ты домой пойдешь? Если я дам тебе куртку отсюда поносить, с меня голову снимут.
— Домой так дойду. Ты только одолжи мне свой шарф, а я повяжусь им как художница. А то простужу горло, и четверть ставки сплывут.
Мне казалось странным, что, чем меньше была доля ставки, тем больше требовалось квалификации.
— А сколько это — четверть ставки?
— Две пары колготок, тени и пять килограммов сосисок.
Она сбросила куртку мне на руки. Мне показалось, что в карманах лежит что-то вроде блокнота. Я стал расстегивать тугие молнии.
Во внутреннем кармане я обнаружил паспорт гражданки Татьяны Лавриковой. Диплом, правда, не обнаружил, но зато нашел паспорт другой гражданки, а также чей-то пропуск и читательский билет.
Таня была в восторге. Мы пили чай и ломали голову над тем, что же могло случиться. То ли хозяин куртки обокрал другого вора, то ли он сам был утренним вором, а, меняя куртки, проявил рассеянность или очень торопился. Как бы то ни было, но до известной степени произошло самоуничтожение воровства.
Я предложил отвезти Таню домой на машине. Машина моя была уже не в лучшем состоянии. У моих седоков всегда создавалось впечатление, что бензин был налит не в бензобак, а непосредственно на пол. Так они говорили. Но проехать на ней по городу еще было можно. Оставить торговлю я не имел права, так что Таня проторговала вместе со мной до самого закрытия. Делала она это гораздо лучше, чем я, а когда сняла нелепую куртку, приобрела совершенно нормальный вид и этим располагала покупательниц к доверию.
Прибыль в этот день была максимальной, и мы сумели выручить кое-что сверх цены, которую назначил скупой Пецца. Таня объяснила мне, что это называется «вин-вин-солюшен», то есть взаимовыгодное решение. Мне же на ум пришел термин «симбиоз».
Таня еще раз десять приходила в палатку помогать мне в торговле, а когда не было клиентов, готовилась при мне к английскому, так что я расширил свои знания об этом предмете, о котором со школьных лет знал только «Ду ю лайк Большой Сиэтр, Ник?»
В общем у нас был этот самый вин-вин-солюшен, а закрылась палатка от не зависящих от нас обстоятельств.
Черные понаехали
Когда появилось выражение «черные понаехали», я снова вспомнил про игру с нулевой суммой. Если народы и страны, думал я, играют в игру с нулевой суммой, то тогда, чем хуже одному, тем лучше другому. Например, если американец умрет, русский родится, как только русский разведется, американец женится, и т.д. Но, если это не игра с нулевой суммой, откуда тогда берется «понаехали». Если приехал грузин продавать мандарины, мое дело их у него покупать, а не прогнать его с базара и самому вырастить мандарин на подоконнике.
Я поделился этой мыслью с Тамарой, разведенный женой Томаса Пахлавуни, которая как раз и была грузинкой или почти грузинкой. Мы встретились с ней на трамвайной остановке, потому что в это время я передвигался с помощью городского транспорта, а машина моя была в ремонте или, как сказал Пецца, в реанимации, и прибавил «твою мать», потому что он всегда прибавлял этот оборот к иностранным словам.
Но Тамара тему не поддержала, а спросила, понимаю ли я что-нибудь в информатике. Я сказал, что программированием никогда не занимался, а на работе был постановщиком задачи: писал инструкции для программистов. Дело же оказалось в том, что они с Ротшильдом задумали выиграть издательский грант — написать учебник по информатике. Чтобы выиграть грант, надо было заполнить много бумажек, но, если выиграешь, получишь деньги, а потом уже напишешь сам учебник и снова получишь деньги. Это было похоже на то, как мы гадали с Телепаткой. Но Тамара с Ротшильдом были людьми добросовестными и не хотели посылать заявку, зная, что они не смогут написать весь учебник. А деньги им были очень нужны.
Тамара вела почасовку на мехмате — практические занятия по аналитической геометрии, которые ее неизменно расстраивали, и она слушала после них кассету с Окуджавой, чтобы прийти к внутреннему равновесию. Не знаю, что ее больше огорчало: несообразительность бюджетников или их хамство. Она вообще часто напевала Булата Окуджаву: «Нам не стоит этой темени бояться, но счастливыми не станем притворяться». Ротшильд на тех же кондициях преподавал дифференциальные уравнения и подрабатывал игрой на скрипке в казачьем ресторане в городе Азов. В Ростове он играть боялся: могли узнать студенты или начальство. Но уж зато Ротшильд никогда не пребывал в печали. Я знаю его с детства по музыкальной школе и по тому, что он жил по соседству с нами. Когда-то у него был велосипед «Орленок» (откуда и кличка «Ротшильд»), и он давал мне покататься, потому что я всегда возвращал его вовремя.
Тамара могла бы написать вводную часть «От абаки до компьютера». Она умела писать увлекательно, как когда-то и писались научно-популярные книжки, а за годы проживания с Пахлавуни, до разделительной полосы и даже позже, набралась различных исторических сведений и могла бы обыграть любого эрудита в игру «Что? Где? Когда?». Ротшильд мог бы написать главу о теории информации. Остановка была за главной частью, за которую никто из них не брался. Как алкоголикам или преферансистам, им был нужен третий.
К тому же была еще одна проблема. Тамара была аккуратной и могла бы заполнить любые заявки. Но, как и все мы, она подозревала, что грант можно выиграть только «с поддержкой» влиятельного человека.
Тут мне пришла в голову мысль, которая разрешала сразу две эти проблемы. Вернее, должна была разрешить.
— Знаешь Князя?
При слове «князь» Тамара вздрогнула.
— Какого князя?
— Сашу Кошкина. Он работал в головном электронном предприятии, а потом стал его собственником. У него наверняка есть знакомства среди электронного начальства. А сам он сможет написать часть про программирование.
В тот же день мы составили план действий, который Ротшильд предложил назвать «Черные понаехали». Тамару, подготовившую заявку, мы оставили в тылу, а сами с Ротшильдом отправились на моей отремонтированной машине в Москву к Кошкину. Проблемой были деньги на бензин, да и на еду тоже, но мы, как говорится, вывернули карманы, а жить рассчитывали у Кошкина. Ротшильд был уверен, что мы покроем все расходы и заживем, как цыганские бароны. Он вообще был большим оптимистом и смеялся по каждому поводу. Я не люблю слово «ржать», но к нему оно подходило, потому что он был похож на лошадь длинной шеей, большими зубами и манерой «ржать».
Все, однако, оказалось не так, как мы предполагали. Князь жил в Зеленограде в трехкомнатной квартире, но в две комнаты из трех он пустил довольно значительное число «понаехавших» таджиков. Если послушать его, сделал он это просто из княжеского благородства и наперекор предрассудкам толпы, но мы догадались по некоторым приметам княжеского быта, что здесь присутствовал и материальный интерес.
Не знаю, где в это время находился контрольный пакет акций, но Князь не производил впечатления человека, сорящего деньгами. Правда, и на работу он не ходил, а пребывал, по его словам, в меланхолии, перелистывая какие-то книги по ценным бумагам. Даже Ротшильду не удалось его развлечь. Что делалось в двух сданных комнатах, Кошкин не знал. По его словам, там вповалку спали люди, которые не понимают ни слова по-русски. Сколько этих людей, он тоже не знал.
Мы хотели пригласить Князя в кафе, но это было неудобно, потому что платить бы пришлось ему, а у него явно что-то не заладилось с ценными бумагами. «Богатые тоже плачут», — сказал Ротшильд, когда мы запивали кока-колой картофель фри в местном «Макдональдсе».
Чтобы сдвинуть ситуацию с мертвой точки, Ротшильд решил сделать ставку на «волшебную силу искусства», благо инструмент он взял с собой.
Вместо того, чтобы укладываться спать на пол, мы стали над креслом меланхолического Князя. Ротшильд заиграл, а я запел:
Веселиться не устану,
Счастлив я теперь вполне,
Ой, спасибо Сулейману,
Он помог советом мне.
В конце концов к нам присоединился и Кошкин, который тоже ходил когда-то в музыкальную школу. Мы все не очень любили советскую власть, но она дала нам общие воспоминания.
И вот тут-то, как волшебный Сезам, открылась таинственная дверь комнаты, где проживали «черные», и из арендуемого помещения вышла интеллигентного вида женщина в восточном халате. Я сразу же узнал ее.
— Замира!
— Петя!
Это была моя бывшая начальница в том заведении, где я работал после распределения в благословенной Ферганской долине и откуда я удирал с ковром.
Мы разговорились. Замира, как я знал, прекрасно разбиралась именно в программировании, и ей ничего не стоило дописать недостающую часть. А вместо нее в заявке можно было указать меня.
Наша удача настолько ободрила Князя, что он обратился к Кошкину-старшему, чтобы тот посодействовал нашему выигрышу. Дело в том, что у Кошкина был старший брат, человек в отличие от него трезвый и сумевший конвертировать биографию своего знаменитого деда-революционера сначала в советскую карьеру, а потом в приватизацию.
Коллективные наши усилия оправдали себя. Сам Кошкин уверовал в то, что теперь нам всем море по колено и в оптимизме превзошел Ротшильда. По возвращении даже Тамара запела: «Скоро всех моих друзей выберут в начальство, и, конечно, мне тогда станет легче жить».
Спустя месяц Ротшильд получил открытку, извещавшую, что мы выиграли грант. Получили мы и некоторую сумму денег. Правда, сама контора, которая этим ведала, скоро разорилась и закрылась. Так что книжку, уже написанную тремя авторами, так и не издали и, скорее всего, никогда не издадут.
Желтый
Около винного магазина я увидел «рубиновую тачку» Пеццы и затормозил.
— Крольчатину интуичишь? — спросил Пецца.
— А что случилось?
— Этот ….звон Желтый получил наследство. Нехилый домик в Ленгородке, кстати. Пить, прикинь, бросил и стал разводить кроликов. А потом этот долбаный алкаш к ним так привык, что стал их жалеть. А расплодилась их уже хренова туча. И стал он раздавать их своим знакомым, типа, «в добрые руки».
— И ты решил этого кролика съесть?
— А что с ним еще делать? Коньяк пить?
— Ты его убил?
— Ага. При отягчающих обстоятельствах. В багажнике сидит.
Мне стало жалко то ли кролика, то ли Желтого, который решил исправиться.
— А ты уверен, что этот кролик съедобного сорта?
— А какие еще бывают сорта?
— Декоративные. В Азии их называют кыркуюк.
— Как?
— Кыркуюк, если я не путаю. У нас один из планового отдела даже отравился таким кроликом, но не насмерть.
— Прикалываешься?
— Может быть, он их много съел, а может, это от персиков. Его откачали. Он вообще пожрать любил.
— От персиков только понос может быть. Кыр…
— … куюк. Такой сорт.
Я давно еще по преферансу заметил, что в Пецце желание обжулить сочетается с доверчивостью. Он открыл багажник. Там в переноске для кошек сидел и трясся серый кролик. Изобразить из себя знатока и сказать, что кролик декоративный, было бы уже слишком. Поэтому я сказал:
— Думаю, Желтый в этом разбирается. Он бы не стал разводить этот сорт.
— Желтый? Ни хрена он не разбирается… Постой, а как можно кроликом отравиться?
— Не знаю, Пецца. Говорят, не самим кроликом, а из-за чумки. Может быть, это только в Азии.
— Чумка? — брезгливо переспросил Пецца.
— Не чума же. Ты Колю Костошвили знаешь?
— Нет, он кто?
— Ветеринар. Ты разве не играл с ним в нарды? Там еще был Македонский.
— Нет, Македонский со всеми в нарды играет. А Колю не помню. Слушай, подари ему этого кролика, хрен с ним, ветеринару виднее, а я лучше мясо куплю на шашлык. Чего там в этом кролике мяса-то?
Кролика мне Пецца отдал, но без переноски, так что тот успел съесть мне почти половину заднего сиденья, пока я его пристраивал. В багажнике у меня места не было.
Я сначала поехал к Татьяне Лавриковой. Поднялся на третий этаж и позвонил наудачу. Мобильника у меня не было. Открыла сестра. Они жили в большой квартире, но вдвоем. Сестра, кажется, была замужем.
В темноте я сказал:
— Таня?
Она ответила:
— Люда.
И обиделась. Потому что она считалась красивой, а Таня нет.
— Извини, — сказал я, — вы так похожи.
— Да? — сказала она и обиделась еще больше.
Тут показалась сама Таня и, увидев у меня в руках кролика, произнесла только одно слово:
— Уже!
Оказывается, она знала Желтого: занималась когда-то с его племянницей, и он, Желтый, уже навязал одного крола «в добрые руки». Теперь у нее в квартире погром, а выкинуть его совесть не позволяет. Но если будет два, они, по словам Тани, начнут любовничать, и их полная хата разведется.
Я поехал к Томасу. Он человек трезвый и благородный. Пусть за ним будет последний приговор этому серому негодяю.
Томасу Пахлавуни я рассказал всю историю.
— Обмануть человека, который бросил пить, грешно, — сказал Томас. — Выпусти этого Синдбада-Морехода за Доном. Пусть продолжается его тысяча и одна ночь. А если он переплывет Дон кролем и вернется к тебе, как известный тебе перстень, — это твоя судьба.
Я вспомнил Поликратов перстень и историю с Князем Кошкиным.
Пока мы рассуждали, кролик выскочил у меня из рук и каким-то косым прыжком перенесся через демаркационную полосу. Томас свято соблюдал границу, и мне пришлось перейти на территорию Тамары. Я утешал себя тем, что Тамару я знаю и можно считать, что я зашел к ней в гости. Но поймать кролика было непросто.
— Пойдем в овощной, купим ему что-нибудь, а потом посмотрим, на чьей половине он окажется. Это будет соломоновым решением.
Так мы и сделали, но в овощном встретили Тамару, и я трусливо отступил, сказав, что скоро вернусь.
Я вернулся через час и застал почти семейную сцену. Оказалось, что примирение супругов назревало давно. А тут они пришли, а кролик сидит на демаркационной черте, и уши торчком.
Пахлавуни дружно назвали кролика Желтым.
Эзотерика
Карточным гаданием дело не кончилось, и мне, к неудовольствию мамы, снова пришлось соприкоснуться с тайными науками.
В это утро мама спросила у меня, что такое литературный негр. Я сначала пошутил и сказал, что это псевдоним Гарриет Бичер-Стоу, но мама не любила глупых шуток, и пришлось объяснять ей, в чем дело.
К тому времени я уже знал двух литературных негров. Один был Игорек из нашей волейбольной команды. В миру он специализировался на учебниках и монографиях. Он уже написал три учебника по социологии, один по психологии и научную монографию по политологии. Вторым рабом, вернее, рабыней была Юля, ее я и встретил в тот же день в книжном магазине, куда зашел купить Телепатке настенный календарь.
Книжный магазин выглядел совсем не так, как в детстве. Помимо книг, там продавали много всякого другого, а сами книги были собраны по большим рубрикам: «Детективы», «Фантастика», «Эзотерика», «Бизнес» и еще что-то.
Юля — это такой образованный колобок, приветливый и рассудительный. Меня с ней познакомил Игорек. Вообще-то у меня знакомых филологов не было.
— Что читаете, Юля?
— Лучше спросите, Петя, что пишу. Потянуло на эзотерику. Она сейчас востребована невидимой рукой рынка.
— А трудно писать по эзотерике?
— Материала мало. Прошлый раз у меня была кулинария, позапрошлый — коневодство.
— А художественные сочиняете?
— Чехов не позволяет. А у вас, Петя, случайно нет на каком-нибудь чердаке чего-нибудь эзотерического? Этого много выпускали в начале двадцатого века.
— А вы знаете Пахлавуни? — осенило меня.
— Он чародей?
— Нет, у него другая специальность, и он сейчас по ней не работает. Но у него есть старинные книги.
— Ой! — сказала Юля.
— Я поищу для вас.
Но прежде, чем я услышал слова благодарности, появился Пецца. Увидеть его в книжном магазине я, признаться, не ожидал.
Оказывается, он был любителем детективных историй Джеймса Чейза. То-то, когда он много выпьет, бормочет «Джеймс Хезли Чейз, плиз».
Я представил Пеццу как крупного бизнесмена и потенциального издателя. Пецца и сам в это поверил. И у нас тут же созрел бизнес-план. Пецца вкладывается в издание «шикарной эзотерической книжки, плиз» с невиданными полиграфическими качествами. Я раздобываю у Томаса старинные книжки, а Юля пишет. Единственное требование «доброго дяди Пеццы» — он сам придумывает заголовок. Я решил, что он не может придумать заголовок в ущерб себе, ведь он все равно нас обжулит, и почти весь гонорар уплывет к нему.
В тот же вечер я сидел в семье Пахлавуни на белой полосе, оставленной как памятник примирения. На коленях у меня лежали старинные книги, а по комнате зигзагами носился Желтый, время от времени куда-то забиваясь. Медный маятник совершал над моей головой колебательные движения.
Юля написала книгу в короткий срок, напитав ее таким количеством мистиков, что весь книжный магазин был в сравнении с ее книгой, как справочник по элементарной математике в сравнении с трехтомным Фихтенгольцем.
Пецца действительно издал книгу в твердой обложке, на которой, к сожалению, было написано: «Рассказы дяди Пеццы о Блаватской, Безант и других тайнах, плиз». Книга не очень расходилась, погубленная тщеславием Пеццы. Но он был доволен. Нас он все равно обжулил, расходы окупил и теперь мог показывать всем знакомым свое оккультное сочинение. Книга же постепенно переместилась из «Эзотерики» к подарочным изданиям, где, говорят, и пребывает между «Ярмаркой тщеславия» и «Хижиной дяди Тома».
Здесь изнемог дух комбинаторики. Я не могу дальше следовать стезей великого О. Генри, придумывая сюжеты с неожиданными концами. Да и сама эпоха, будучи ремейком эпохи Генри, исчерпала свою фантазию.
Исходя из хронологических соображений, новую мою повесть можно будет считать прологом этой, но, исходя из соображений литературных, именно «Повести Булкина» можно рассматривать как пролог к следующей моей повести, которая будет называться «Нас возвышающий обман» и будет посвящена «годам застоя».