Stylistyka XXIII, Opole, 2014.
The paper proposes a project of two disciplines: discourse stylistics and reputation stylistics. In contrast to functional style, discourse can be managed by crowd sourcing. Discourse stylistics is a discipline based on rhetoric like reflection. Reputation stylistics describes the process acquiring reputation of the individual within discourse.
Keywords: pragmatic, discourse, stylistics, rhetoric, crowd sourcing, reputation.
1. Дискурс и виды прагматик
Понятия «дискурс» и «ревой акт» возникли на одной волне — обращенности языка к социальным практикам. Однако прагматика речевого акта, активно разрабатываемая в прагмалингвистике, не покрывает всей сложности прагматических установок, которые часто конфликтуют между собой и рассмотреть которые позволяет именно представление о дискурсе.
У дискурса есть два важных актора, цели которых выходят за пределы «здесь» и «сейчас» данного речевого акта. Это коллективное «мы» дискурса и языковая личность, существующая в дискурсе. С каждым актором связан свой вид прагматики.
Коллективное «мы», о чем мне уже приходилось писать, не сводится к оппозиции «Я и Другой» [1]. «Мы» — это сообщество, заинтересованное в данном дискурсе. Например, сообщество ученых, заинтересованное в существовании научного дискурса, бизнес сообщество, литературный кружок, постоянно действующий семинар, круг друзей, семья, клуб и т.п. Дискурсивное сообщество, существование которого создает принципиальное отличие дискурса от функционального стиля или текста, обладает свойством гомеостаза, то есть стремлением к самосохранению, к поддержанию параметров своего существования в определенных пределах. Стремление сохранить и поддержать свою коммуникативную среду я называю дальней прагматикой говорящих в отличие от ближней прагматики, целиком замкнутой на целях речевого акта. В связи с дальней прагматикой хочется сделать два замечания.
Первое заключается в том, что конфликт между установками ближней и дальней прагматики не только возможен, но и нередок. Не все, что полезно для достижения непосредственных коммуникативных целей, даже если в этом заинтересованы и говорящий, и слушающий, полезно для дискурса в целом, для экологии той коммуникативной среды, в которой развивается коммуникация. Скажем, объяснение со студентами на сленге, ситуативно полезное, в целом осложняет существование академического дискурса, и, если такие обращения не дозировать, дискурс может быть разрушен, утратив жизненно важные параметры. С другой стороны, во имя сохранения дискурса могут быть предприняты шаги, заметно осложняющие эффективность отдельных речевых актов.
Второе замечание как раз и связано с пониманием целесообразности и функции. Та система систем, которую рисовал Соссюр, приводя шахматную метафору, предполагала наличие цели вне системы. Функционализм, и прежде всего пражский функционализм, развил эти представления, связав языковые явления с их назначением, функцией. При этом как сама собой разумеющаяся высказывалась идея гибкости, приспособительности, что особенно ярко проявилось в концепте «гибкой стабильности» [2, с. 381]. Здоровый телеологизм, отличавший пражан, подсказывал, что в условиях постоянных изменений функциональным может быть только то, что изменяется само. Так исподволь возникала идея адаптивной системы, не проговоренная, однако, до конца. Но после работ У. Эшби, создавшего искусственную адаптивную систему — гомеостат [6], и кибернетики Винера вопрос о том, с чем же имеют дело лингвисты: с управляемой системой или системой адаптивной, встал во всей своей определенности.
Функциональная стилистика сделала выбор в пользу первого ответа. Ее объект — функциональный стиль — управляемая система. Существуют сферы общения, которые в отличие от сообществ не могут быть носителями целевых установок. Существуют также некие формы коллективного сознания, которые тоже не имеют собственной прагматики, но подсказывают правила, которым было бы целесообразно следовать в данных сферах. Так, научный стиль «представляет сферу общения и речевой деятельности, связанную с реализацией науки как формы общественного сознания»; «цель научной речи [а не научного сообщества] — сообщение нового знания о действительности и доказательство его истинности» [3, с.242]; «официально-деловой стиль обслуживает сферу власти, права, коммерции [в норме абсолютно разные сообщества], удовлетворяя общественную потребность в управлении и регулировании, он также соотносим с формой общественного сознания [4, с.273, 274]. Вполне естественно, что такие представления предполагают наличие кодифицированной стилистической нормы и тесно связаны с языковой политикой, то есть сознательным вмешательством в систему извне со стороны общества или даже государства.
Дискурсивной стилистике следует держаться другого полюса. Адаптация есть естественное свойство дискурса, носителем которого является дискурсивное «мы». Это зона скорее краудсорсинга, чем вмешательства извне, которое навязывало бы дискурсивное поведение и, скорее всего, было бы контрпродуктивным. Если здесь и следует говорить об обществе, то только о той его части, которая выступает как носитель дискурса, а не об обществе в целом, потребности которого, однако, формулируют конкретные люди.
Языковая личность живет внутри дискурса и в норме выступает не в одном, а во многих речевых актах. Помимо иллокуции, ограниченной одним актом, существует не менее важная вещь — репутация, которая накапливается за время проживания личности внутри дискурса. Например, репутация ученого внутри научного дискурса, репутация переговорщика в деловом дискурсе, просто собеседника в дружеском кругу. Такая репутация не сводится к количественной оценке: настоящий ученый, успешный человек и т.п., но имеет качественные характеристики, что при устойчивых репутациях активной языковой личности делает жизнь в дискурсе предсказуемой. Создание репутации внутри дискурса назовем продолженной прагматикой говорящего, подчеркнув этим названием то, что она выходит за пределы речевого акта.
Интересы ближней прагматики могут приходить в противоречие с продолженной прагматикой: достижение сиюминутной коммуникативной цели может нанести ущерб репутации, а репутационные завоевания могут стеснять говорящего на пути решения сиюминутной задачи. Интересы продолженной прагматики могут приходить в противоречие и с интересами прагматики дальней. В борьбе за свою репутацию член сообщества может ослабить интересы группы. Языковая личность со своей продолженной прагматикой может создавать проблемы для жизни дискурса в целом. Существует, например, проблема девальвации ученых степеней, отражающая конфликт личных и групповых интересов [5]. Конфликт между языковой личностью и языковым коллективом — обычная вещь для жизни дискурса, можно даже сказать, что этот конфликт является источником его развития или деградации. Сосредоточенность исключительно на отношении адресанта и адресата затемняет этот конфликт, лежащий вне оппозиции «Я — Другой», которая после блестящих работ Бахтина стягивает на себя все наше внимание.
2. Дальняя прагматика и стилистика дискурса
Чтобы обрисовать задачи стилистики дискурса, рассмотрим сначала оппозицию «функциональный стиль — дискурс», плодотворную как с точки зрения развития лингвистических идей, так и с точки зрения понимания культурно-языковой ситуации в условиях информационного общества.
Начнем с общего: и функциональный стиль, и дискурс отражают некую упорядоченность общения, достигаемую с помощью средств языка. Дальше начинаются различия, которые могут быть суммированы в противопоставлении дискретного (функциональный стиль) и континуального (дискурс), внешнего (функциональный стиль) и внутреннего (дискурс).
Упорядоченность для функционального стиля означает нормирование. Средство такого нормирования — выбор варианта из конечного списка вполне дискретных вариантов, который дает система языка. Цель упорядоченности лежит вне стиля, это, как уже подчеркивалось, управляемая система. Все это хорошо описано и давно вошло в арсенал «школьных» представлений. Скажем только несколько слов о генезисе этого подхода. Кристальное осмысление он получил в двадцатом веке в работах Ш. Балли [7], Э.Косериу [8] и ученых Пражского лингвистического кружка. Зародился же он в эпоху Людовика XIV в русле французского рационализма в связи с развитием национальных языков и национальных государств. Сильвен Ору прослеживает интересную связь Балли — Соссюр — французские синонимисты [9]. На протяжении этого периода классическая риторика, абсолютно чуждая такому подходу и удивительно близкая к дискурсивным представлениям, эволюционировала в декорум-риторику (термин Р. Лахманн [10]; по словам В. Живова он введен именно для того, чтобы подчеркнуть нормообразующую функцию такой риторики [11, с. 338]). Хорошая известная теория трех стилей Ломоносова служит прекрасной иллюстрацией того, как близка риторика декорума к функциональной стилистике.
Упорядоченность для дискурса предполагает не такое определенное понятие, как «норма», а гораздо более размытое, но естественно поддерживаемое изнутри явление, как дискурсивный комфорт. Дискурсивный комфорт — это и не норма, и не система, и не узус (лингвистический термин, введенный в обиход в упомянутый выше период). Этот комфорт результат не регламента, а мягкого культивирования, в котором заинтересованы говорящие как в общем коммуникативном благе. Родина культивирования без нормирования — античность, а теоретическая база — аристотелизм. «Космесис» как обозначение украшения и в то же время упорядочения речи превращает ее из варварской в цивилизованную. Беспрерывный стиль, по Аристотелю, не знал периода, и он был неприятен. Постепенно периодический стиль получает почти повсеместное распространение, и он приятен [12, с. 140]. Это поступь цивилизации. При этом сам период Аристотель определяет обескураживающее просто: фраза, которая имеет начало и конец и которую легко обозреть. Автор настоящей статьи, много лет работавший над риторическим словарем, имел возможность убедиться, что большинство аутентичных определений риторических средств обескураживают или удивляет современного человека. Обескураживают своей обильностью — и на это обращали внимание многие современные авторы — и сами каталоги этих средств. Между тем именно эти каталоги и были единственным средством, с помощью которого античная риторика умела культивировать речь и достигла в этом огромных успехов. Остановимся на этом подробнее.
В отличие от варианта, предполагающего выбор из ряда синонимических средств, которыми располагает система, античные фигуры и тропы выступали как метаплазмы, способы преобразования, лепки речи [13]. Не будучи поставлен в ситуацию выбора из закрытого списка, говорящий, однако, знал о возможных (ключевое слово в духе Аристотелева пробабилизма) сценариях преобразования речи (ее растягивании, сжатии, «уклонении мысли в сторону» и т.п.). Со всем этим его знакомили риторические каталоги, которые представляли собой списки удачных прецедентов речи, снабженных обозначениями (в современной трактовке — терминами) и парадигмами (примерами). Таким образом, отвечая на вопрос, которым иногда задаются современные авторы: была ли риторика дисциплиной дескриптивной или прескриптивной, следует признать, что она не была ни тем, ни другим. По-видимому, она была скорее деятельностью, чем дисциплиной, она была языковой рефлексией в действии. Самое важное в риторическом опыте, чем, на мой взгляд, должна воспользоваться дискурсивная стилистика, заключалось в том, что риторика не была ни исследованием, мало известным ораторам-практикам, ни нормой, предписывающей нечто этим практикам, а открытым размышлением над практикой, и в этом смысле она была неотъемлемой частью социальной практики красноречия.
Культура речи, так же, как и риторика, озабоченная проблемой дальней прагматики, занимает в этом отношении половинчатую позицию. С одной стороны, с самого ее возникновения поощрялась и предполагалась популяризация ее достижений. С другой — громадное большинство говорящих не знает и не интересуется тем, что происходит на верхних этажах культуры речи. Знают и более или менее интересуется лишь тем, что кодифицировано как норма. Культурноречевая рефлексия безразлична говорящим, и ученые не могут надеется и не надеются на общественный отклик. Такое положение вполне естественно, когда речь идет не о каком-то отдельном дискурсе, а о целой громаде речи на национальном языке или хотя бы на литературном языке. Риторика могла себе позволить быть частью общественной рефлексии в области языка, потому что «говорящий класс» античного общества был относительно малочислен, несоизмерим, скажем, с пользователями глобальной сети.
Однако стилистика дискурса вполне может и, по-видимому, должна стать частью соответствующего дискурса. Речь идет именно о частных стилистиках, так как вопросами распределения средств языка между дискурсами, подобно стратификации языковых средств в функциональной стилистике, можно заниматься, только смотря на языковые и социальные процессы сверху и имея механизмы, поддерживающие общую упорядоченность в рамках национального языка.
Если говорить о стилистике научного дискурса, то она могла бы развиваться при условии интереса к ней научного сообщества. Такой интерес на добровольной основе может быть вызван к жизни реальными проблемами дискурса, из которых, например, невооруженным глазом видна проблема научного «спама». Проблема дискурсивного комфорта корпораций может быть решена с помощью деловых игр и тренингов. Проблема институциональных дискурсов, таких, например, как научный, может быть решена с помощью специальных сайтов и изданий.
Главное в этой деятельности отделить то, что можно и должно упорядочивать с помощью нормы (пусть даже рекомендательной) от того, что может быть упорядочено с опорой на прецедент и рефлексию. Иными словами, главное — отделить область функциональной стилистики от области стилистики дискурсивной даже там, где они имеют смежный объект. В противном случае мы будем либо сталкиваться с неэффективным управлением естественными процессами, либо с растерянностью нормализиторов, постепенно договаривающихся до того, что отрицание нормы — тоже норма, и не соблюдение нормы — норма же.
Если же говорить об общем теоретическом фундаменте дискурсивной стилистики, то ее средствами будут те, которые предлагала риторика плюс лежащие в том же русле, но выделенные позже средства. Арсенал в целом видится таким образом: семантические средства (топос, троп, лексическая синонимия и квазисинонимия), синтактические (жанр как лингвистический фрейм, композиционный прием, обычный синтаксис, фигура).
Возьмем в качестве примера такое типичное построение научного дискурса: «Явление Х существует в трех разновидностях: U, V и W. U может быть определено следующим образом……. V же — ……. . Наконец, W — ….». Семантически это использование топоса «род и вид» и «определение», синтактически — это фрейм классификации с дефинициями и использованием фигуры регрессии. В целом конструкция узнаваема, опробована и не доставляет дискомфорта при научном общении, напротив, делает примерно то, что, по мнению Аристотеля, делает периодический стиль. Однако легко себе представить и контрпродутивное для существования научного сообщества злоупотребление этой конструкцией: избыточное деление рода на виды, тривиальное или некорректное определение, введение нерелевантных терминов (U, V, W). Дискурсивная стилистика должна описать названное явление, продемонстрировав его удачные и неудачные употребления, и сделать рефлексию по его поводу по возможности достоянием сообщества. Номенклатура таких явлений должна составить список единиц, не привязанных к уровням языка, но актуальных для данного дискурса. На мой взгляд, это и называется заниматься «языком, погруженным в жизнь», то есть ориентироваться на социальную практику, сгруппированную вокруг реально существующего сообщества.
3. Продолженная прагматика и репутационная стилистика
Другая сторона дискурса — жизнь языковой личности. Как и жизнь самого дискурса, она имеет свойство длиться, и ее прагматика не укладывается в сиюминутные цели речевого акта. Но именно в речевом акте присутствует эта выходящая за его границы прагматика. Остановимся подробно на этих двух моментах: репутации как цели продолженной прагматики и на продолженной прагматике как сопутствующей обычному речевому поведению.
В современном бизнесе и менеджменте репутация — ключевая категория. Активно используется понятие репутационный капитал. По репутационному менеджменту пишутся учебники [14]. Отметим, что интерес к репутационным категориям: репутации, бренду, имиджу возник сравнительно недавно. В социологии интерес к производимым впечатлениям был инициирован работами Э. Гофмана в пятидесятых годах прошлого века [15]. Все попытки спроецировать историю пиара на девятнадцатый и восемнадцатый век выглядят натяжкой. Незнакомый классической риторике средневековый интерес к аллегории, геральдике, эмблеме, девизу можно трактовать как предтечу современных логотипов, брендбуков, слоганов. Однако Новое время с его главной идеей исторической изменчивости и «отживших явлений» отодвигало этот интерес до тех пор, пока настоятельная необходимость, развитие прагматики и охлаждение к историзму не выдвинуло проблемы репутации на передний план.
Однако все науки и практики, связанные с репутацией — особенно PR и имиджелогия, — существенно отличаются от того подхода, который вытекает из представлений об отложенной прагматике и может быть положен в основу репутационной стилистики. Дело в том, что задачи продолженной прагматики решаются не в специальных речевых актах, а в ходе регулярного поддержания дискурса. Участник многолетнего семинара приобретает репутацию последовательного человека не в ходе специальной акции, а в ходе многократных выступлений на этом семинаре и то, что он делает для своей репутации, присутствует как факультативная цель наряду с целью каждого акта. Это и есть продолженная прагматика.
Для PR целиком, а для имиджелогии фактически отложенная прагматика совпадает с ближней. Жанры пиара представляют собой специальные действия по созданию благоприятной репутации. Репутационная же стилистика должна рассматривать языковой имидж дискурсанта, приобретенный в ходе продолжительной жизни в дискурсе.
Может ли такая стилистика принести практическую пользу личности, подобно советам стилиста-визажиста? И есть ли от нее какая-нибудь польза дискурсу в целом, или языковой имидж следует рассматривать как «притворство», которое с учетом того, что было сказано выше, находится в прямой оппозиции к дальней прагматике дискурса? Ответы на эти вопросы будут зависеть от того, как выбраны цели и средства данной стилистики.
Наибольшую трудность представляет собой выбор целей, иными словами — выбор репутационных стилей. Ценность такого стиля зависит от экстралингвистических данных, стоящих за дискурсом. Для научного дискурса востребованными качествами будут, видимо, добротность, креативность, эрудиция, отзывчивость на вызовы («современность»). Качества эти неизбежно проявляются в дискурсивном поведении. Они могут быть диагностированы с большой достоверностью с опорой на дискурсивное поведение. Далее, они могут быть актуализованы в дискурсивном поведении. И эту актуализацию не следует путать с имитацией. Соглашаясь с авторами теории талант менеджемента [16], заметим, что сильные стороны своего поведения, в том числе речевого поведения, следует знать и развивать.
Изобразить кретивность, если ее нет в принципе, достаточно трудно, но имея ее в своей деятельности, можно проследить за тем, как она проявляется в речевом поведении и усилить эти поведенческие черты, что, скорее всего, скажется и на самой креативности, ведь когнитивное и коммуникативное существуют неразрывно и речевые ходы нелегко отделить от ходов мыслительных. Так, креативный собеседник остроумен, склонен к неожиданным сопоставлениям, генерирует продуктивные метафоры. Собеседник солидный, вдумчивый обнаружит не только склонность к фактографии, но и любовь к дистинкциям, антитезам, к оговариванию частностей, что нередко выражается в использовании инверсий и парентез. Все это, разумеется, только интуитивные портреты стилей, так как репутационной стилистики пока не существует. Но возможность построения таких портретов имеет под собой реальные основания. Она опирается на синтаксический иконизмим и некоторые наблюдения над семантическими стратегиями.
Синтаксический иконизм ярко проявляется в словесных фигурах, диаграмматически отображая характер протекания эмоций и характер членения мысли. Согласно наблюдениям [17, с.132–141], фигуры прибавления сигнализируют о стойкости интереса к предмету и устойчивому к нему отношению, фигуры перестановки и разрыва о сложности и неоднозначности отношения к нему, фигуры убавления о динамичном взгляде на вещи. Синонимические амплификации свидетельствуют о вязкой мысли, амплификации контраста о мысли острой и неспокойной. Анадиплозис подчеркивает последовательность, парцелляция — неожиданность и т. п.
Семантические стратегии затрагивают глубинные особенности мышления. Метафора, как показал еще Роман Якобсон, связана с селекцией и парадигматическим мышлением, она органична при дедуктивных рассуждениях. В частности, известна большая литература о научной метафоре, служащей источником креативности, новых идей. Метонимия отражает стремление к индуктивной типизации.
Близко к тропам как маркерам репутационных стилей стоят топосы. Но это еще совершенно не исследованная в стилистическом плане, хотя и перспективная для репутационной стилистики область.
4. Выводы
Опираясь на представления о трех прагматиках, можно сформулировать задачи дискурсивной стилистики, в корне отличные от задач стилистики функциональной. Эти задачи могут решаться двумя новыми видами стилистик — стилистикой дискурса и репутационной стилистикой. Стилистика дискурса может быть интерпретирована как практическая деятельность, направленная на внутреннее упорядочение дискурса без применения процедур стандартизации. Репутационная стилистика должна быть дисциплиной, не зависимой от PR и имиджелогии, так как не имеет дела со специальными акциями по созданию имиджа. Содружество стилистики дискурса и репутационной стилистики открывает пути гармонизации прагматических установок в дискурсе.
- Хазагеров Г. Г. 2006. Ось интенции и ось конвенции: к поискам новой функциональности в лингвокультурологических исследованиях // Социологический журнал. № ½. С. 40–62.
- Матезиус В. 1967 [1932]. О необходимости стабильности литературного языка // Пражский лингвистический кружок. М. С. 378–393.
- Кожина М. Н. 2006. Научный стиль // Стилистический энциклопедический словарь русского языка. М. С.242–248.
- Дускаева Л. Р., Протопова О.В. 2006. Официально-деловой стиль // Стилистический энциклопедический словарь русского языка. М. С. 273–277.
- Соколов В. В. 2009. Несколько замечаний о девальвации ученых степеней: экономико-социологический анализ // Экономическая социология, т.10, № 4.
- Эшби У. 1959 [1956]. Введение в кибернетику /пер. с англ. М.
- Балли Ш. 1961 [1909]. Французская стилистика /пер. с фр. М.
- Coseriu E. 1962. Systema, norma y habla // Teoria del lenguaje e linguistica. Madrid. P 11–113.
- Ору С. 2000 [1985]. Две гипотезы о происхождении соссюровской концепции языковой значимости // Сильвен Ору История. Эпистемология. Язык / пер. с фр. М. С.274–280.
- Лахманн Р. 1989. Два этапа риторики «приличия» (decorum) — риторика Макария и «искусство риторики» Феофана Прокоповича // Развитие барокко и зарождение классицизма в России XVII — начала XVIII века. М. С. 149–169.
- Живов В. 2002. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.
- Аристотель 1978 […]. Риторика // Античные риторики. М.
- Хазагеров Г. Г. 2004. Метаплазм и вариант // Седьмые международные Виноградовские чтения «Русский язык в многоаспектном описании» М. С. 17–35.
- Сальникова Л. С. 2013. Репутационный менеджмент. Современные походы и технологии. М.
- Goffman E. 1956. Presentation of Self in Everyday Life. Edinburg.
- Rath T., Conchie B. 2008. Strengths Based Leadership. NY.
- Хазагеров Т. Г., Ширина Л. С. 1999. Общая риторика. Ростов-на-Дону.