Коммуникативная культура в свете противопоставления полемического и проповеднического начал

Вестник российского университета дружбы народов. Серия: лингвистика. 2017. Том 21, №2.

Статья посвящена проблеме влияния риторических жанров на культивирование общения. Статья состоит из четырех частей. Первая часть посвящена современной интерпретации трех родов красноречия и их влияния на культуру. Особое внимание уделяется объему понятия «эпидейктическое красноречие». Автор различает влияние на коммуникацию полемических и эпидейтических жанров. Первые влияют на культивирование горизонтальных общественных связей. Вторые на — на развитие вертикальных. В статье дается расширенное представление об эпидейктическом роде красноречия. При этом учитываются те новые жанры, о которых не мог знать Аристотель, определивший функции эпидейктических речей как «хвалить или порицать». Речь идет о пропаганде, рекламе, гомилетике и дидактике. Общим свойством эпидейтических жанров признается их перформативный характер, постулирование без ориентации на полемику.

Вторая часть посвящена вкладу в культуру общения полемических жанров. Отмечается, что полемическое начало связывается не только с диалогическими, но и с монологическими текстами. Ставится вопрос о роли художественной литературы в культивировании полемики. Развиваются идеи Бахтина о литературных жанрах. Анализируется феномен «двойничества» в средневековой литературе. Материалом служит главным образом история русской словесности. Анализируется влияния появления новых коммуникативных площадок на развитие полемических жанров.

Третья часть посвящена вкладу в культуру общения эпидейктических жанров. Выделяются те исторические периоды, когда активно развивались эпидейктические жанры. Как классический пример рассматривается советский период. Обращается внимание на трансформацию наук об эффективной речи в этот период. В четвертой части рассматриваются последствия слишком интенсивного развития эпидейтических жанров. Делается вывод о том, что чрезмерное развитие одних родов красноречия за счет других может оказаться контрпродуктивным для культуры. В качестве отрицательных последствий называется падение культуры горизонтальных связей, развитие сленга, лингвистического цинизма и так называемая функциональная неграмотность. Общий вывод статьи состоит в необходимости гармонического развития полемических и неполемических жанров.

Ключевые слова: риторика, вертикальные и горизонтальные связи, эпидейктическое красноречие, полемические жанры.

1. Три рода красноречия и культивирование горизонтальных и вертикальных коммуникативных связей

Задолго до того, как сложились инициированные Пражским лингвистическим кружком дисциплины «культура языка», «культура речи», «Sprachpflege», задолго до того, как инициированная двором Людовика XIV активная языковая политика национальных государств озаботилась проблемами унификации и нормализации языка, что привело к представлениям о «языковом стандарте», классическая риторика ставила своей главной задачей культивирование языкового общения. Сегодня широко распространено определение риторики как науки об эффективной коммуникации, но эту эффективность следует понимать не как одноразовый эффект, а как построение хорошо налаженной, окультуренной системы общения. Древняя метафора культивирования остается в силе.

Однако вся история словесности показывает, что разные типы убеждающих речей культивируют разные стороны общения, а диспропорциональное развитие речей одного типа может оказаться контрпродуктивным для коммуникативной культуры и для культуры вообще. Речь идет о трех родах красноречия, названных еще Аристотелем, и о двух видах коммуникативных связей в обществе — горизонтальных и вертикальных. В последнем разграничении, достаточно очевидном интуитивно, мы следуем за теорией социальных сетей, где под горизонтальными отношениями понимаются отношения между людьми приблизительно одного статуса, можно назвать их «симметричные отношения», скажем, переписка ученых, собирающихся реализовать общий проект. Под вертикальными — отношения между командой лидеров, задающих коды общения, и рядовыми членами сообщества. Здесь я позволю себе отослать читателя к статье из горизонтально организованной Википедии [25].

Аристотель, как известно, выделял три рода красноречия: судебное, совещательное и эпидейктическое. Первые два объединяют полемические жанры. Судебное и совещательное красноречие противопоставлены друг другу по одному признаку: судебное рассматривает то, то уже произошло и что не зависит от воли присутствующих, совещательное — то, что может произойти и что может зависеть от участников диалога. Однако в обоих случаях это предполагает полемику. Примером судебного красноречия может служить судебное состязание или научная дискуссия, скажем, дискуссия о происхождении языка. Примером совещательного красноречия могут служить парламентские дебаты или обсуждения проектов, скажем, принятие новых правил орфографии, вокруг чего пятнадцать лет назад велась и общественная и научная дискуссия. Как бы то ни было, но оба рода предполагают возможность возражения и строятся в соответствии с этой возможностью.

Эпидейктическое же красноречие стоит особняком, и на нем следует остановиться подробней, потому что представление об этом роде недостаточно разработано в современных коммуникативных науках из-за того, что древний термин ориентирует на поиски чего-то торжественного, приподнятого, и многие современные явления, такие, например, как пропаганда или коммерческая реклама, рассматриваются вне трихотомии Аристотеля.

Для нас же, поскольку первые два рода полемичны, важно рассмотреть все то, что полемичным не является. Поэтому нас не убедят такие признаки эпидейктического рода, как отнесение к текущему моменту и то, что в нем «равно заинтересованы и адресант, и адресат сообщения» [31, с. 17] (мысль, не работающая на видовую специфику убеждающих речей как таковых). С осторожностью следует отнестись и к часто цитируемому высказыванию Аристотеля: «Дело эпидейктических речей хвалить или порицать» [1, с.25]. Гений Аристотеля проявился в том, что под это высказывание подходят явления, с которыми он еще не был знаком: христианская проповедь и политическая пропаганда как социальным институт. Это случаи заведомо эпидейктического красноречия. Но есть и другие случаи. Любопытно, что в английских переводах вместо «хвалить» может стоять commemorate, что уже сильно расширяет границы эпидейктического, правда, на месте «порицать» обычно стоит blame, а иногда дается обозначение «praise-and-blame rhetoric». Может быть, точнее было бы сказать «не полемическим образом утверждать или отрицать», или попросту — «постулировать»? «Дело эпидейктических речей постулировать нечто».

Постулирующий, перформативный характер эпидейктического красноречия проявляется не только в проповеди, панегирике, рекламе, пропаганде, но и в дидактических жанрах, в текстах, посвященных задаче образования и воспитания. Х. Перльман и Л. Ольбрехт-Тытека, с чьими именами связано возрождение интереса к риторике в двадцатом веке, пишут: “The speaker engaged in epidictic discourse is very close to being an educator” [37, p. 52]. Авторы далее подчеркивают неполемичность эпидейктического красноречия, в котором они видят лишь “promoting values that are shared in the community”. В самом деле, дидактические жанры можно охарактеризовать как типично эпидейктические. Однако не все ведь из них связаны с оценочностью (хвалят или порицают). Убеждая ученика следовать языковому стандарту, мы не хвалим и не порицаем. «Увековечиваем» стандарт? Возможно. Скорее же всего мы его просто постулируем и пропагандируем.

Термин «эпидейктический» на русский язык переводят либо буквально, как «показательный» (такова же и латинская калька — genus demonstrativum), либо, как «торжественный», что отражает связь этого рода с эвлогиями, восхвалениями (в английском — epideictic, а также panegyric[36, p.106]). «Показательный» больше соответствует нашему пониманию — постулирующий.

В русской науке используют также термин «учительный», особенно применительно к древнерусскому периоду: «учительное и торжественное красноречие» [9, с. 90]. Эта дихотомия, судя по квалифицированным так памятникам, отражает две разновидности эпидейктического красноречия — возвышенную проповедь, например, «слова» Кирилла Туровского, собственно торжественный род, и написанное простым языком «поучения», например, «Поучение Владимира Мономаха», учительный род. К торжественному красноречию относится и политическая проповедь, с древних времен связанная с нравственной. Самый ранний например — «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона. Такие мировые памятники литературы, как средневековый «Физиолог», имевшийся и в славянском варианте, и другие бестиарии совмещают обучение с воспитанием, сведения о природе — с нравоучением. В средние века это достигалось аллегорической трактовкой. «In the Christian west, it was commonly believed that the natural world, the so-called «book of nature», had been arranged as it was by God to provide a source of instruction to humanity», — пишет современный издатель Бестиария [32]. Трудно отрицать близость таких дидактических сочинений к гомилетике. Но аллегорическая трактовка (парабола) не единственный прием привнесения воспитательного элемента в текст, наряду с ним используется и парадигма (казус). Во всем мире практиковались издания нравоучительных стихов для детей, особенно распространенные в немецкоязычной культуре, например: [34].

Широко известно и то, что при обучении языку материал подбирается так, чтобы как минимум отразить реальный узус (и это уже постулат!), как это делается в современных оксфордских учебниках и уже давно делалось в разговорниках, либо в явном виде отразить принятые в обществе нормы (как это практиковалось в советских учебниках).

Отметим, что школярский юмор от средневековых вагантов до советских КВН был построен на противоречии между узусом и нормой — реакция на постулирование, которое вызывает у студента интеллектуальную перегруженность. Здесь лежит источник рождения бурсатского юмора с его смешением церковнославянского с русским или источник такой реакции на постулаты куртуазии, в частности на то, как вести себя за столом («Tischzuchten»),как немецкий гробианство [33].

Особое место среди эпидейктических жанров занимает пропаганда — тип речи, теоретически не связанный жестко с манипулированием, хотя самим фактом повтора она достаточно активно вмешивается в повестку дня. Согласно энциклопедии Британника: «Deliberateness and a relatively heavy emphasis on manipulation distinguish propaganda from casual conversation or the free and easy exchange of ideas» [40]. Для нас важно, что пропаганда не предполагает полемики, и это позволяет ее отнести к эпидейктическому роду. Дело ее не просто «хвалить и порицать» или «постулировать», но внедрять в сознание слушателя определенные паттерны активно и под любым предлогом. Эта активность приводит к тому, что пропаганда проникает в полемические жанры, искажая их природу. Советская пропаганда может служить здесь хорошим примером, так как она проникала и в научную полемику, мешая ее объективности, как это было в случае с генетикой, и в судоговорение на так называемых показательных процессах. Интересно, что само название «показательные процессы» — перевод с английского show trials — в русском вернулось к кальке с греческого «эпидейктический».

В пропаганде наиболее заметно свойство, присущие и другим жанрам этого рода. В выражении “values that are shared in the community” надо поменять модальность или смягчить его вводными словами: «ценности, которые должны разделять члены сообщества» или «ценности, которые, как считается, разделяют члены сообщества». Это относится и к дидактическим жанрам, к нашему примеру с обучением языковому стандарту. Постулативность инвариантна, а всеобщность ценности варьируется во времени и социальном пространстве. К тому же феномен пропаганды напоминает нам, что признак отсутствия сиюминутной актуальности также факультативен для неполемических жанров.

Наконец, эпидейктические жанры сближают с игровыми формами риторики, известными со времен античности. Надо, однако, учесть, что игра — это шуточное постулирование, постулирование-самоотрицание. В логике и математике эту роль играют софизмы, показанные в учебных целях. На темы игры и софизма рассуждает Йохан Хёйзинга в своей знаменитой «Homa ludens», замечая, что у софистов невозможно провести четкую грань между игрой и серьезностью [30]. Нам стоит, однако, обращать внимание на то, в какую модальную рамку вписаны постулаты эпидейктизма. Одно дело выдвигать человека на должность президента застолья, другое — компании или страны. Тема модальной рамки подводит нас к вопросу о художественном вымысле.

Отдельный и непростой вопрос — отношение к трем родам красноречия художественного слова. Здесь мы имеем возможность лишь поставить его. Сегодня многие литературоведы проводят мост от риторики к литературе через категорию «нарратив», и это делает постановку вопроса правомерной [27]. Связь литературы с эпидейктическим красноречием представляется убедительной, во всяком случае генетическая связь: отмечается, что торжественные слова Горгия повлияли на развитие античной прозы [7, с. 225-238]. Очевиден и постулирующий характер художественного произведения, которое предлагает читателю принять готовый мир. Однако у художественной литературы, особенно у драмы и романа, есть свои источники полемичности, оказывающие влияние на коммуникативный климат в обществе, о чем будет сказано ниже.

Все эпидейктические жанры, включая и пропаганду, решают, хотя и в разной степени, культурно-созидательную задачу. Они культивируют язык вертикальных отношений. Проповедь учит, как думать о Боге, университетская дидактика — как рассуждать на научные темы, пропаганда — как рапортовать на собрании или выступать на митинге, корпоративные речи — как вести себя в компании. Полемические жанры, напротив, культивируют связи горизонтальные. Но чтобы понять, что означает это «культивирование» для культуры, то есть во что выливается то и другое культивирование, обратимся к истории. Мы будем демонстрировать процесс окультуривания общения главным образом на примере истории русской словесности. И начнем с полемических жанров.

2. Полемическое красноречие и его вклад в культуру

История русской словесности показывает, что полемика трудно пробивала себе дорогу. Отечественная словесность не знала, например, феномена университетских диспутов, а первый парламент заработал только в 1906 году. Если эпидейктическое красноречие достигло высот уже в одиннадцатом веке, когда красноречие было исключительно эпидейктическим [5], что формировало и сам образ мысли [39, p. 333-343], то первые проблески полемики в письменной культуре мы видим в шестнадцатом веке в связи со спором иосифлян с нестяжателями и перепиской Ивана Грозного с Андреем Курбским. Надо, однако, заметить — и это очень важно для оценки роли художественного слова, — что полемическое начало может проявляться и в монологических жанрах. Иными словами, и монологические жанры могут участвовать в культивировании языка горизонтальных связей.

Важной вехой развития полемического начала внутри монологического слова для русской культуры была так называемая тема двойничества, мощно заявившая себя в 17 веке [15]. Персонажи повестей раздваивались, как это много позже произошло с Джекилом и Хайдом («Повесть о Горе и Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне»). Внутренний диалог с двойником давал образцы спора. Любой спор — это поиски аргументов, это мобилизация существующих на слуху топосов и привлечение новых. Полемика — это всегда толчок к развитию языка и в когнитивном, и в коммуникативном отношении. Например, в «Повести о Горе и Злочастии» ложный друг главного персонажа — Горе, совращая молодца с праведного пути, говорит, что бедному «шумит разбой». Это впервые высказанная вслух мысль о том, что бедному терять нечего, и он может стать разбойником. Автор не считает эту мысль полезной, но, как всякий человек, которому приходится спорить или хотя бы описывать спор, волей-неволей работает на расширение ноэтического пространства языка. При спорах и конфликтах, будь то двойническая или плутовская повесть вроде приключений Фрола Скобеева, в монологический текст попадает описание горизонтальных отношений. Благочестивые размышления о Боге и благоговейные рассуждения о царе и царстве, сменяются рассуждениями людей о людях.

Общим местом истории литературы и языка стало обмирщение языка и рост диалогческого начала в описываемом нами периоде, т.е. в семнадцатом веке. Оба процесса тесно связаны между собой, взаимно усиливают друг друга. Полемичность ведет к расширению языка. Спорящие вынуждены вдумываться в слова. Споры часто ведут к образованию неологизмов, окказиональных значений слов, внутренних, присущих данному спору перифраз и цитаций. Это заметно уже в переписке Грозного с Курбским, где «возвращенное» слово оппонента может изменить значение. Курбский, например, употребляет выражение «праги церковные» как метонимию в высоком контексте: Иван обагрил церковные пороги кровью. Иван же использует слово в прямом значении и говорит об украшении им церквей, не только их порогов.

Второй волной роста полемики в монологическом слове явился роман девятнадцатого века. И здесь можно только сослаться на мысли Бахтина о полифонии у Достоевского [2, с. 3-8], хотя, если посмотреть на ситуацию под риторическим углом, Достоевский продолжает линию использования диалогизации (риторическая сермоцинация) и цитации «чужого слова», что делал уже Иван Грозный, не в таком, разумеется, масштабе.

Особое место занимает драма. Будучи монологом автора, сама она состоит из диалогов. Драмы Шекспира представляют собой целую школу риторики [38]. В России позднее развитие драмы и ее «прозаичность» свидетельствуют и о позднем развитии полемического начала, которому не способствовал существовавший социальный уклад.

В контексте наших рассуждений интересна и другая мысль Михаила Бахтина: его теория первичных и вторичных жанров [3, с.159-206], открывающая интересный аспект функционирования художественного текста в культуре. Первичные жанры рождаются в речи, а в литературе они получают художественное осмысление. Например, объяснение в любви и письмо Татьяны к Онегину. Но цепочка на этом не заканчивается. Из литературы жанры опять возвращаются в речь. Письмо Татьяны — образец того, как можно объясняться в любви. И трудно сосчитать число тех русских девушек, которые не учились на этом письме. Но таковы же и другие образцы развития горизонтальных отношений, данные романистами девятнадцатого столетия.

Однако в девятнадцатом веке развивается не только монолог. Одна за другой появляются в России площадки для развития полемического слова. Это журнальная критика, которая уходит далеко вперед по сравнению с восемнадцатым веком хотя бы из-за одного того, какой материал находится в ее поле зрения. Вторая площадка — суды присяжных, появившиеся после реформы 1864. Тогда же начинает развиваться и академическое красноречие. Все это дало мощнейший импульс развитию русского языка и русской культуры. Возникло общество, оформилась в самостоятельную силу русская интеллигенция. Сам русский язык достигает едва ли не вершины своего развития, которое бы не могли дать ему одни проповеди и оды.

В двадцатом уже веке возникает парламентское красноречие — новая площадка. Русскому судебному красноречию пришлось бы трудно, если бы к тому времени не существовал богатый опыт русской литературы и литературной критики, о чем мне случалось писать [29, с. 67]. Использование этого опыта в речах известных судебных ораторов встречается постоянно. Точно так же без опыта судебного красноречия невозможно было бы русское парламентское красноречие. И здесь влияние заметно невооруженным глазом. Так возникает цепная реакция развития полемизма.

Сегодня мы знаем о попытках «расширения» языка комбинаторным способом от проекта Александра Солженицына [24] до проекта Михаила Эпштейна [8]. В литературе схожим образом действовал аббат Фариа в замке Иф, получая новогреческий язык из древнегреческих корней. Но чтобы «расширение» произошло, нужна потребность в этом расширении. Такую потребность всегда дает ситуация полемики. Чтобы спорить с кем-то, надо вслушиваться в его слова, надо представлять себе его картину мира, что сегодня называют реципиент-дизайном.

Полемика предполагает тонкие дистинкции, к которым вынуждены прибегать спорящие. Более того, полемика стимулирует и метаязяковое мышление. Уже само употребление фигур, особенно таких, как парадиастола, антанакласа, диафора, полиптот, частотных в полемических жанрах, актуализирует связи между звуковой оболочкой слова и лексическим значением.

Культивирование языка часто идет путем разведения значений синонимов, как это делали французские синонимисты при составлении академического словаря [Хазагеров]. Но если разведение синонимов как результат государственной политики происходит методом мобилизации ученых, практиковавшимися при Людовике XIV и при советской власти, то в ходе подлинной полемики не в Академии, а в Конвенте разведение синонимов становится повседневным делом и притом делом естественным.

3. Эпидейктическое красноречие и его вклад в культуру

Эпидейктическое красноречие культивирует социальность опосредовано через утверждение единых для сообщества образцов мышления и говорения. Этот процесс затрагивает лишь одну сторону социальности, так как не касается того, как окультуривать горизонтальные отношения между людьми и разрешать конфликты. Но эта сторона социальности совершенно необходима. Она формирует постулаты. Это, так сказать, аксиоматическая часть культуры, ее алфавит, но не текст.

Проповедь, выраженная в многократно переписываемых торжественных «словах» первых веков русской литературы, заложила крепкий фундамент культуры. В восемнадцатом веке потребность в строительстве светского государства снова вызвала к жизни неполемические жанры и на этот раз и подкрепляющую их теоретическую мысль.

Характерной и неслучайной чертой русского классицизма был расцвет панегирических жанров, как неслучайной чертой было прославление царей [21, с 303–331; 22, с183-188: 35]. Все это было проявлением культивирования вертикальных отношений в обществе.

Показательна в этом смысле риторика этой эпохи, так называемая декорум-риторика [14]. Широко известная теория «трех штилей» [16] Ломоносова, как и менее известный подход его к общим местам как порождающему алгоритму, «плодящему» мысли [17 с. 158-160], ясно показывают направленность усилий выдающегося филолога именно на культивирование вертикальных, а не горизонтальных связей.

Античная теория трех стилей основывалась на задачах воздействия на аудиторию (ср. античное учение о стилях в «Риторике к Гереннию» и более поздних [26]), а не на достижении «пристойности», соблюдении регламента. Неслучайно третий стиль у Ломоносова был не «простым», а «низким». Простым стилем, согласно античной мысли, можно доказывать и учить, низким же стилем можно только смешить в «подлых» комедиях. Он существует как оппозиция высокому — играет роль шута при монархе, подчеркивает «вертикализм».

Теория общих мест у Ломоносова построена таким образом, что с ее помощью можно порождать декоративные тексты, но никак не подготовиться к полемике. Одно общее место у Ломоносова может раскрываться через другие и т.д. Эту теорию и сегодня можно успешно использовать при составлении юбилейных речей. Весьма характерно в связи с этим упоминание об «изобилии». Юбилейные, праздничные, красочные речи должны быть именно изобильны, богато украшены. Такими же точно чертами обладал и так называемый сталинский классицизм, где идея изобилия проявлялась и в вещном мире различных с большим размахом организованных выставок.

4. Издержки эпидейтического культивирования

Третьим и тоже востребованным периодом культивирования вертикальных связей для русской культуры был период советский, когда пропаганда возводила в роль аксиом новую идеологию. В этот же период мы наблюдаем закат полемических жанров и проникновение пропаганды вовнутрь полемики, когда сами диалоги оказываются срежиссированными, превращаются в ритуал, что можно было наблюдать на советских собраниях. Диалоги же в художественной литературе стремительно теряли роль образцов, на которые можно было бы ориентироваться в реальной жизни. Реальные диалоги допускались только в юморе с неизбежным «низким» стилем. Дефицит диалога вызывал огромный интерес к кинокомедии, хорошо видный в словаре киноцитат [10], где именно сниженные, но реалистичные реплики зафиксированы как идиомы. Таким же поставщиком крылатых слов послужил «Диалог у телевизора» Владимира Высоцкого.

Что касается теории, то риторику вскоре после кратковременного всплеска интереса к «живому слову», что отражено в названии «Института живого слова», просуществовавшего до 1924 года и отдельных работ [19], заменило лекторское мастерство, или мастерство лектора-пропагандиста (например:[20]). Неслучайно много позже риторическое возрождение пошло у нас по линии описания тропов и фигур, а не разработки аргументативной риторики. Можно было бы проанализировать сам характер фигур, попавших в поле зрения на заре риторического возрождения. Мне представляется, что они были больше связаны с торжественным выступлением на собрании, чем со спором. Таков, например, список фигур, предложенных так называемой практической стилистикой. Различна, скажем, судьба анафоры, о которой знали всегда, и диафоры, которая была настолько забытой, что советские ученые придумывали для нее новые названия. До настоящего времени теория риторической инвенции явно не самое сильное место в учебниках риторики. Причем это в большей степени, чем к силлогистике, относится именно к учению об общих местах — содержательной стороне подготовляемой речи.

В стилистической науке первое место принадлежало функциональной стилистике, цель которой — стилистическая регламентация языкового общения. Культура речи как нормативная дисциплина мыслилась и для многих авторов мыслится, по-видимому, и сейчас как единственная дисциплина, культивирующая речь. Никак не хочется принижать роли того революционного прорыва в понимании нормы, который обеспечили идеи Пражского лингвистического кружка, породившие представление об отшлифованной форме национального языка — литературном языке [18]. Но пражане искали теоретической основы для «гибкой стабильности языка» в условиях распада Австро-Венгрии и в дальнейшем их взгляды столкнулись с новыми вызовами [41]. Советская же речевая культура решала задачу ликвидации безграмотности и насаждения политграмоты. «Гибкая стабильность» ей была нужна скорее на словах, как и сама идеология на словах признавала примат развития. В действительности речь шла о закладке паттернов, что хорошо видно на примере дидактического материала словарей и языковых учебников. «Развитие» же было связано главным образом со сменой политических кампаний.

Переизбыток «вертикализма» в советской культуре приводил к тому, что горизонтальные связи не получали должного окультуривания. Официальная культура не давала достаточного количества релевантных образцов. Невозможно было говорить в быту языком комсомольских собраний. В таких условиях закономерно расцветал сленг с двумя чертами, которые выявились позже, когда масштаб этого явления стал понятен в результате снятия цензурных запретов. Речь идет об амбивалентности и гумиляции, позже названной лингвистическим цинизмом [23].

Амбивалентность — прямое следствие отсутствия полемичности. Высмеивание пропагандистских штампов в последние годы советской власти сочеталась с некритическим отношением к содержанию этих штампов. Цитаты «классиков», над которыми принято было смеяться, не признавались истинной, но не признавались и ложью. Просто их было слишком много, и это становилось смешным. Рождение поверхностного «стёба», тормозящего сознательное отношение к слову и порождающего лингвистический цинизм — самое тяжелое последствие того, что горизонтальные отношения оказались не окультуренными. Причем это случилось в обществе, где культивирование вертикальных связей было беспрецедентно высоким для истории русского языка. Даже малограмотный человек мог при желании заговорить языком передовицы. Но даже образованный человек вынужден был пользоваться такими словами, как «шарашка» или «шабашка», потому что в литературном языке зияли лакуны. Сам характер горизонтальных связей маргинализировался, как это происходило на «рынке товаров и услуг» в обход плановой экономики [11]. Маргинализировался и обслуживающий эти связи «блатной» язык.

Менее значимо, но также заметно влияние переизбытка эпидейктического начала на сами эпидейктические жанры. Здесь отмечается парадокс: исчезновение высокого стиля. Отчасти это объясняется обычным переходом экспрессии в стандарт [12] в результате интенсивности работы пропагандисткой машины. Рекламщики знают об этой проблеме в связи с интенсификаторами («эксклюзивный», «самый лучший» и т.п.[13, с. 27-32]), обессмысливающими позиционирование товара. Но в рекламе, рассчитанной на потребителя и связанной с вещным миром, есть широкая возможность использования различных средств деинтенсификации через сравнение с приятными потребителю объектами («с запахом морской волны», «с ароматом свежей травы» и т.п.). Пропаганда же с ее шаблонами большим маневром на этот счет не обладает. В результате высокий стиль стал скучным. Отчасти отсутствие высокого стиля объясняется соблазнами «стёба», с которым оказалось трудно конкурировать.

Но наиболее остро дефицит образцов цивилизованной полемики сказался на самой полемике. В классической риторике существовало представление о стасисах [4] — линиях обороны в споре. Существуют четыре таких стасиса. Но если мы обратимся к постам в Интернете, мы увидим достаточно однотипную картину: не желая вдумываться в аргументацию оппонента, автор поста сразу же переходит к последнему стасису — стасису отвода: нет нужды спорить с оппонентом, потому что он несостоятелен. Разумеется, статус отвода имеет право на существование и вопросу о том, когда мы вправе не принимать во внимание высказывание человека — отдельная тема, которой посвящена целая книга современного автора [42]. Но регулярное использование уничижительной характеристики вместо аргументации — иное дело. Понятно, что таким способом вести диалог невозможно. Получается, что интенция реплики — не уговорить оппонента и не найти с ним общую почву, а просто оборвать общение, «заткнуть рот». Сетевое общение, если это не общение между единомышленниками, становится затруднительным.

В ситуации, когда люди не хотят и не умеют полемизировать, падает не только авторитет риторики, но и авторитет культуры. Нет смысла учиться, безграмотности перестают стесняться [28], разрастается функциональная неграмотность [6]. Конечно, эти тенденции не тотальны. Но тренды очевидны, и они должны привлекать к себе общественное внимание и прежде всего внимание филологического сообщества.

Все сказанное выше говорит о том, что коммуникативное пространство устроено сложно, и наши активные действия в нем вызывают различные следствия, в том числе и те о которых заранее никто не предполагал. «Мораль» же данной статьи — стремление к гармонии полемических и неполемических жанров в обществе. Миссия ученого сообщества — мониторинг коммуникативной ситуации. Целью статьи было показать, как полемические и эпидейктические жанры культивируют общее коммуникативное пространство.

Литература

Аристотель. Риторика // Античные риторики. М.: Изд-во Московского университета. 1978. С. 15-166.
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Художественная литература, 1972. 420 с.
Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Собр. соч. М.: Русские словари. 1996. Т.5. С.159-206.
Гаспаров М. Л. Античная риторика как система // Гаспаров М. Об античной поэзии. СПб.: Азбука. 2000. С. 424-472.
Еремин И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1987. 326 с.
Жукова Т. Функциональная неграмотность — чума XXI века [Электронный ресурс] // «Независимая газета». 10.03.2006. http://www.ng.ru/education/2006-03-10/8_negramotnost.html (дата обращения: 21.12.2016).
Зелинский Ф. Ф. Художественная проза и ее судьба // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. В 4 тт. М.: Ладомир, 1995. Т.2. С. 222-285.
Изобретая слова. Беседа А. Гениса и М. Эпштейна [Электронный ресурс] // Сноб. 18.03.16. URL: https://snob.ru/profile/27356/print/105958 (дата обращения: 21.12.2016).
История русской литературы X–XVII вв. / Под ред. Д. С. Лихачева. М.: «Просвещение», 1979. 462 с.
Кожевников А. Ю. Большой словарь: Крылатые фразы отечественного кино. СПб. Нева; М.: ОЛМА-Пресс, 2002. 831 с.
Кордонский С. Рынки власти. Административные рынки в ССР и России [Электронный ресурс]. URL: https://www.hse.ru/pubs/share/direct/document/80871710 (дата обращения: 21.12.2016).
Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе. М.: Изд-во Московского университета, 1971. 268 с.
Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. М.: Знак. 2009. 232 с.
Лахманн Р. Демонтаж красноречия. СПб.: Академический проект, 2001. 368 с.
Лихачев Д.С, Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука,1984. 295 с.
Ломоносов М.В. О пользе книг церковных // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 7. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 589-590.
Ломоносов М.В. Краткое руководство к красноречию // Ломоносов М. В. Избранные произведения в 2 тт. Т.2. М.: «Наука». 1986. С. 158-160.
Матезиус В. О необходимой стабильности литературного языка // Матезиус В. Избранные труды по языкознанию. М.: УРСС, 2003. С.194-209.
Миртов А.В. Живое слово [Электронный ресурс]. URL: http://www.studfiles.ru/preview/395692/ (дата обращения: 21.12.2016).
Ножин Е.А. Основы советского ораторского искусства. М.: Знание, 1973. 352 с.
Пумпянский Л. В. К истории русского классицизма (поэтика Ломоносова) // Контекст. 1982. Литературно-теоретические исследования. М., 1983. С. 303–331.
Руднев В. Н. Панегирик как речевой жанр [Электронный ресурс] // Вестник Российского нового университета. № 1, 2011. Филология. С.183-188. URL: http://vestnik-rosnou.ru/pdf/n1y2011/p183.pdf (дата обращения: 21.12.2016).
Сковородников А.П. К определению термина «лингвоцинизмы» // Мир русского слова. № 3, 2014. С. 49-54.
Солженицын А.И. Русский словарь языкового расширения. М.: Русский путь. 2000. 280 с.
Социальная сеть [Электронный ресурс]. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/социальная_сеть_(социология) (дата обращения: 21.12.2016).
Стрельникова И.П. «Риторика для Геренния» // Кузнецова Т.И., Стрельникова И.П. Ораторское искусство в Древнем Риме. М.: Наука, 1976. С.62-91.
Тюпа В. И. От поэтики к риторике. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса [Электронный ресурс]. URL: http://gumfak.ru/otech_html/chekhov/chekhov-kritics/tupe/tupe2.shtml (дата обращения: 21.12.2016).
Хазагеров Г Г. Норма как ценность в речи журналиста // Учимся говорить по-русски. Проблемы современного языка в электронных СМИ. М., 2016. С.209-217.
Хазагеров Г. Г. Риторика тоталитаризма: становление, расцвет, коллапс (советский опыт). Ростов-на-Дону: Foundation, 2011. 278 с.
Хазагеров Г. Г.Телеологический смысл и социальная роль классификации риторических фигур// Вестник РУДН. Серия: Лингвистика. 2016. № 3. С. 89-102
Хёйзинга Йохан. Homo ludens [Электронный ресурс]. URL: http://profilib.com/chtenie/98983/yokhan-kheyzinga-homo-ludens-59.php (дата обращения: 21.12.2016).
Шаталова С. В. Эпидейктические жанры речи: Дис. … канд. филол. наук: 10.02.01. Ярославль, 2009. 379 с.
Badke David. Introduction [Электронный ресурс] // The Medieval Bestiary. URL: http://bestiary.ca/intro.htm (дата обращения: 21.12.2016).
Hauffen A. Grobianische Dichtung. Reallexikon der deutschen Literaturgeschichte, hrsg. von P. Merker und W. Stammler, I В., Berlin, 1920—1926.
Hoffman H. Der Struwwelpeter. Lustige Geschichten und drollige Bilder. Berlin. Kinderbuchverlag. 1956.
Klein J. Praising the Ruler: Panegyrical Poetry and Russian Absolutism [Электронный ресурс]. URL: http://www.slovene.ru/ojs/index.php/slovene/article/view/109 (дата обращения: 21.12.2016).
Lanham R. A Handlist of Rhetorical Terms. University of California press. Berkley and Los Angelos. 1968.
Perelman Ch., Olbrechts-Tyteca L. Chaïm. The new rhetoric: a treatise on argumentation. University of Notre Dame Press, 1969.
Platt P. G. Shakespeare and Rhetorical Culturehttp [Электронный ресурс]. URL: www2.idehist.uu.se/distans/ilmh/Ren/platt.htm (дата обращения: 21.12.2016).
Pliuchanova Marija. Rhetoric and Russian Historical Thought of the 16^th and 17^th Century // Europa Orientals 5 (1986) P. 333-343. URL: http://www.europaorientalis.it/uploads/files/1986/1986.17.pdf (дата обращения: 21.12.2016).
Propaganda [Электронный ресурс] // Encyclopedia Britannica. URL: https://global.britannica.com/topic/propaganda (дата обращения: 21.12.2016).
Schmiedtová V. Theory of language culture and the current language situation in the Czech Republic [Электронный ресурс]. URL: http://ucnk.ff.cuni.cz›doc/language_culture.doc (дата обращения: 21.12.2016).
Walton D. Ad Hominem Arguments. University of Alabama Press, 1998.

Cultivation of Communicative Space: Polemical Eloquence vs. Epideictic Eloquence

G.G. Khazagerov
Departure of Russian Language
Southern Federal University
Sadovaja str., 105, Rostov-on-Don, RF, 34404005

The article focuses on the problem of the influence of rhetorical genres of cultivating communication. The paper consists of four parts. The first part is devoted to the modern interpretation of the three kinds of eloquence and their impact on culture. Particular attention is paid to the volume of the concept of «epideictic eloquence.» The author distinguishes between the impact on communication polemical and epideictic genres. Polemic genres cultivate horizontal social relations. Epideictic ones develop vertical relationship. Epideictic kind of eloquence interpreted expanded. This takes into account those new genres, which could not have known Aristotle defined the function epideictic speeches as «praise or blame». It is about propaganda, advertising, homiletics and didactics. A common feature of epideictic genres recognized their performative character, postulating without orientation debate. The second part is devoted to the contribution polemical genre in the culture. It is noted that the controversy is associated not only with the dialogic, but also with the monological texts. This raises the question about the role of literature in the cultivation of controversy. The author refers to Bakhtin’s ideas on literary genres. The phenomenon of «duality» in medieval literature analyzed. The material is mainly the history of Russian literature and language. We also analyze the impact of the emergence of new communication platforms for the development of polemical genre. The third part is devoted to the contribution epideictic genre in the culture. We identify those historical periods, when actively developing epideictic genres. As a classic example the Soviet period is considered. It emphasizes the transformation of sciences of the effective speech during this period. The fourth part deals with the consequences of too rapid development epideictic genres. The conclusion is that the excessive development of some sorts of eloquence at the expense of others can be counter-productive for the culture. As the effects of the decline of horizontal relations we might call developing slang, linguistic cynicism and so-called functional illiteracy. The general conclusion of the paper is the need for a harmonious development of political and non-polemical genres.

Key words: rhetoric, vertical and horizontal communication, epideictic eloquence, polemical genre.