В лесу над рекой жила фея,
По ночам она часто чудила
И как-то в своем перигее
Совслужащего полюбила.
Подражание Горькому
1
Году так в семьдесят пятом или семьдесят шестом доживал свой последний месяц кинотеатр «Новости дня».
Это был все тот же одноэтажный лобатый дом без окон, но с тремя высокими дверями и неоновой вывеской. А в крошечном его вестибюле все еще висела несчастливая картина, которую в свое время часто перекрашивали, зарисовывая изображения провинившихся вождей. В конце концов ее переделали до неузнаваемости: виден был только длинный зеленый стол, за ним кто-то что-то подписывал, и бордовый фон, на нем выделялась белая скульптура Ленина. Прямо под этой картиной располагалась буфетная стойка, за которой стояла женщина с внешностью русалки. Годы были не властны над ней.
Не властны были годы и над синей надписью, неизменно проступавшей после дождя на бело-розовой безоконной стене кинотеатра: «Ультрамаринъ. Левинъ». Должно быть, в незапамятные времена в доме этом была контора, в которой какой-то Левин торговал краской, надпись же была наглядным подтверждением стойкости этой краски. А мимо текло и текло время.
И вот настали те времена, которые позже назвали застоем, времена, когда тихая провинция пребывала в мечтах или, лучше сказать, грезах и даже не пыталась разглядеть контуры медленно надвигавшегося на нее будущего. Фабрикой грез как раз и был кинотеатр «Новости дня». Он поставлял грезы официальные, струящиеся с экрана во время показа киножурнала «По Дону и Кубани», и грезы неофициальные, поступающие то ли с экрана, то ли из заэкранного пространства. То ли рождались эти грезы в тесном вестибюле в предвкушении фильма, перед лицом двух перевернутых стеклянных конусов с вишневым и яблочным соком, прилавка с заветренным вареньем на блюдечке и невозмутимой русалки. Но так или иначе, а грезы имели место: то являлись они молодой учительнице в виде какого-нибудь старорежимного Лаврецкого, то манили молодого программиста американской мечтой, голой и в ковбойской шляпе.
Свой подводный мир был и у Александра Чалого, сотрудника проектного института «Гипрорыба», уничижительного именуемого в народе институтом «Гипротюлька». Двойная жизнь Саши Чалого состояла в том, что он уходил из дому, якобы уезжая в командировку, а сам пробирался к телефонной будке и вызывал Наташу Петровскую. Так что греза его была из плоти и крови, преподавала в общеобразовательной школе русский язык и литературу и начинала тяготиться романом с женатым дуралеем. А тут еще она потеряла сережку. Потеряла она ее в сумраке кинозала, где шел старый и детский в общем-то фильм «Человек-амфибия». Чалый, который и сам, как видим, был человеком-амфибией, хотел взять от подводной жизни все, вел себя бурно, лез целоваться, и сережка скользнула куда-то под стулья. После фильма, когда Наташа хватилась пропажи, мимо закрытого уже кинотеатра прошел ночной троллейбус. Троллейбуса этого Чалый испугался. В нем привиделась ему подруга жены. Чалый скрылся за углом. Наташа сама стучалась в глухие двери. Словом, майский этот вечер закончился ссорой.
2
Если стоять лицом к перекрашенной картине, то сзади окажутся двери в кинозал, а по левую руку — в крошечный дворик, где посетители имели возможность выкурить перед сеансом сигарету. В этот унылый дворик выходили окна двухэтажного дома, расположенного в глубине квартала. Нижние окна были частично заложены кирпичом, частично густо зарешечены, а в верхнем окне, где всегда торчал неизвестно кому нужный глобус и лежал детский калейдоскоп — картонная трубка, оклеенная цветной бумагой, можно было увидеть то старуху, то какого-то потертого человека с лысиной, прикрытой искусно устроенным пробором, а то и красивую блондинку. Старуха эта, будто бы, была оборотнем и являлась по ночам одиноким учительницам вроде Наташи Петровской в виде Лорда Байрона, а потертый джентльмен будто бы и вовсе был котом. Впрочем, все это известно со слов Лоры Левиной, а она была большой фантазеркой.
На самом деле в этой комнате жила именно она, а старуха Попущенная была просто-напросто ее соседкой, которая паслась у нее, вымогая то морковочку, то лучок, а однажды подарила ей лист картона с буквами, украденный из офтальмологического кабинета. Кот-джентльмен был постоянным клиентом венерологического диспансера, а у Лоры занимал деньги. Впрочем, к чести джентльмена надо сказать, что он безвозмездно чинил Лоре часы-ходики и дамские ее часики, что и было его профессией. Вот только все часы у Лоры очень быстро останавливались, а на иных, по ее словам, стрелка шла в противоположную сторону.
Странная это была женщина. На вид ей было лет тридцать пять — тридцать восемь, и долго она была в этой поре. Неясными были и образование ее, и социальное происхождение. И убранство комнаты было довольно странным: большое нездешнего качества зеркало в старинном шифоньере с темной резьбой, и тут же школьный глобус, детский калейдоскоп, а на внутренней стороне двери канцелярскими кнопками была прикреплена вырезка из журнала «Огонек» — картина Бенуа, на которой Евгений бежал от Медного Всадника. Над ней был белый картон с черными буквами, расположенными в порядке убывания размера.
Ясным было одно: на работу Лоре Левиной ходить было недалеко, ибо работала она буфетчицей в кинотеатре «Новости дня».
3
Слово «аутсайдер» еще не было известно Саше Чалому, но был уже известен крокодил Гена, а он и был первым аутсайдером тех времен, когда шли сентиментальные комедии с Мягковым, когда в газетах большими буквами писали «Досрочно построим — досрочно освоим», а кинотеатру «Новости дня» оставалось жить недолго.
— Я играю на гармошке у прохожих на виду, — пело радио над привокзальным сквером.
Именно так и произошло: у прохожих на виду стоял мнимый командировочный, выставленный вторично из малосемейки Наташи Петровской. Прошлую ночь он просидел на кухне у институтского товарища, рисуясь по мере сил перед чужой женой, чтобы не выглядеть полным идиотом. Чужая жена довольно быстро ушла спать, а Саша еще долго рассказывал другу, что любовница его похожа на артистку Жанну Болотову.
Солнце неумолимо клонилось к закату, и оставалось либо вернуться домой с объявлением, что командировка закончилась, либо ночевать на вокзале. Вот и купил Чалый жестяную гофрированную тарелочку с куском шашлыка, облитым, по словам поэта, горечью и злостью. И вино он купил, но добрый волшебник не прилетел к нему на вертолете бесплатно показывать кино. А впрочем, кино, оно тут как тут. Не в виде Жанны Болотовой, но в виде буфетчицы из «Новостей дня», которую Чалый узнал сразу благодаря характерной внешности. Судя по синей спортивной сумке, похожей на дельфина, гражданка Левина куда-то уезжала.
Луч заката позолотил лысеющий лоб Чалого. Опыта общения с «простыми» женщинами у него не было, и все же он решился спросить:
— Покидаете борт «Новостей дня»?
Голубые глаза посмотрели на него в упор, а губы, неподвижные в часы стояния под известной картиной, тронула на этот раз улыбка.
— Наоборот, возвращаюсь.
— Возвращаетесь? Интересно, откуда? В кино вы, наверное, не ходите?
— Ниоткуда. Здесь за вокзалом мой хороший знакомый торгует толстолобиками. Для меня всегда оставляет. Можете взять себе в семью.
— У меня нет семьи.
— Значит, для холостяцкого пира. Или для ужина с той девушкой, которая потеряла сережку.
— Откуда вы знаете про сережку? — встревожился Чалый.
— А она тогда вернулась и ее искала, а я потом нашла.
— А откуда вы знаете, что это девушка была со мной?
— Запомнила. Вы ей купили пирожное «трубочка» и стакан вишневого сока.
Чалый не нашелся, что сказать. Тогда сказала русалка:
— А сережка все еще у меня.
Солнце послало луч в самые глаза Чалого. Вернуть сережку и примириться? Под предлогом сережки напроситься к буфетчице? Сделать и то и другое сразу, умножая свою подводную жизнь и продлевая командировку?
— У вас? — только и спросил Чалый.
— За толстолобиками заходить будем?
Поднялись по переходному мосту и по ту сторону путей на завокзальной площади увидели зеленый фургон с надписью на кузове «Живая рыба». У фургона толпились хозяйки, а странного вида человек стоял на табуретке и сачком вылавливал рыб. Похож он был на какого-то засушенного мальчика.
— Подождем, — сказала Лора, — заодно и познакомимся.
Познакомились, выкурили по сигарете. Покупательницы разошлись, начал накрапывать дождь, смеркалось. Засушенный мальчик объявил конец торговли, но с табуретки не слез, а смотрел через борт на свой передвижной водоем.
— Попущенный! — обратилась к нему Лора. — Вылови-ка нам царь-рыбу!
Взмах сачком — и вот уже Лора держит за жабры большую рыбу, а та бьет хвостом. Это и не толстолобик никакой.
— Красивая, правда? Ее зовут Лена.
Чалый вздрогнул. Рыба действительно была похожа на его жену Лену.
— Что не похожа?
— На кого?
— На Лену.
— А вы где-то здесь живете?
— Я живу в Зурбагане, где же еще?
— Вы читали Грина?
— А вы думаете, я только трубочками торгую. Нет, молодой человек, у нас и эклеры, и корзиночки. А вы романтик, правильно?
— Правильно. А вы?
— Я русалка.
— А где ваш подводный грот? — оживился Чалый.
— В кинотеатре «Новости дня».
— Вы что, в буфете живете?
— Ага, ложусь на прилавок и накрываюсь картиной, где антипартийную группу краской замазали.
— Хотел бы я это видеть!
— Антипартийную группу или как я лежу на прилавке?
— Второе, — ответил Чалый, шокированный такой откровенностью.
Вдвоем сели в троллейбус и покатили в направлении кинотеатра. В известный двор прошли с задней улицы.
— Вот как тут все близко, — удивлялся Чалый.
— А чего далеко ходить?
Она не останавливала его, и вместе поднялись они по наружной железной лестнице. Вошли в коридор, прошли крошечную кухню. Лора извлекла из-под тряпки длинный ключ и открыла им дверь. Щелкнула выключателем. Зажегся какой-то древний абажур. За кружевной занавеской видны были с изнанки неоновые буквы: «Кино — «Новости дня» — театр. Шкаф с зеркалом расширял перспективу тесной комнаты.
— Посидите, а я пойду жарить Лену.
Чалый немного растерялся. Конечно, манило приключение с незнакомой женщиной, но было как-то не по себе, и даже стала закрадываться в душу какая-то неуверенность, не только мужская неуверенность, но, если так можно выразиться, неуверенность общечеловеческая. Не знакомое «а вдруг ничего не получится», а что-то вроде «в вдруг вообще ничего не получилось». Так примерно можно было охарактеризовать смятенные чувства Чалого.
Зурбаган Зурбаганом, а чувствуется, что попал куда-то не туда. Пока Лора была в кухне, подошел к окну и отогнул край занавески. Знакомый дворик. Пахнет дымом, потому что зрители курят перед вечерним сеансом. Из-за стены слышался чей-то гнусавый голос: «Советское зазеркалье? А что они хотят найти, мадам Попущенная, в этом советском зазеркалье?» Чалый взял с подоконника калейдоскоп. Меж тем запах жареной рыбы начал уже проникать в комнату.
А вот и Лора, сказочно похорошевшая. Она и как будто не она. И уже переоделась каким-то образом. И на голове корона из золотой фольги, а на подносе — рыба. Что за метаморфозы? Это очень красивая и утонченная женщина, никакая не буфетчица. И руки не грубые, и губы потеряли припухшую неподвижность, и складки возле губ исчезли. И глаза искрятся. Какие холеные руки, и кольцо с аметистом! Чалый воровато глянул ей на ноги. Стройные эти ноги были обуты чуть не в бальные туфли. Поднял глаза. И нет бутафорской короны, а есть, страшно сказать, самая настоящая диадема.
4
— Ямайским ромом пахнут сумерки, зимние, длинные, — пели «Новости дня», и шифоньер с резьбой отзывался им.
— Плывем… Куда ж нам плыть? Ах, конечно, за сережкой, инженер! Мы будем искать сережку.
Она взяла его за руку, и они вплыли в зеркало шифоньера.
Сначала под ними была лестничная площадка, где черно-белый кот задирал голову и провожал их взглядом. Потом они проплыли над головами кинозрителей и торпедами прошли сквозь экран. Теперь они были над ночной улицей, над троллейбусами и машинами, похожими на больших светящихся рыб. Нырнули в какой-то сводчатый подъезд. Инженер глянул вверх и увидел голубой лед, холода он не чувствовал.
— Скорей, скорей! Над нами льды, — торопила русалка.
Подводное дыханье участилось, инженер стал задыхаться. Русалка обняла его, охватила гибким спрутом. В какой-то миг показалось, что все кончено. Но они все-таки всплыли на поверхность. Мелькнули рваные края проруби. А потом он увидел подушку.
— Да, постель, — сказала Лора, — как у пошленьких. А я на земле проживаю, как черви слепые живут, ни сказки о мне не напишут, ни песни о мне не споют. А если и споют, то про птицу счастья завтрашнего дня.
Они и в самом деле лежали в постели: инженер и веселая буфетчица, и абажур отражался в никелированных шарах кровати.
— Как это получилось? — хрипло спросил опустошенный Чалый.
— Как в кино! — весело ответила Лора. — Слышишь, идет повторный фильм. — Лора протянула руку к стулу, где стоял стакан с вином и пустая жестянка из-под шпрот, наполненная окурками. — Чьей-то жестокой рукою мы брошены в эту большую кровать.
Она протянула ему стакан со словами:
— Пей, моя девочка.
Инженер выпил молча.
На точеной руке буфетчицы был редкой красоты гранатовый браслет.
— Совершенно верно, гранатовый браслет, — прокомментировала она. — Ты случайно не Желтков?
— «Гранатовый браслет», — все ты читала! Это мой любимый рассказ Куприна.
— А мой нет. Любовь не может ни поднять человека, ни опустить, она может только обнаружить, что у него внутри. Выпотрошить, как я Лену.
— Я видел странный сон.
— Ты плавал во сне с толстолобиками?
— Нет, я плавал с тобой.
— Значит, еще поплывешь с толстолобиками.
— Почему?
— По той причине, по которой Желтков может быть только Желтковым, чего бы он себе ни насочинял. Кровать у нас одна, а образование разное. Я ведь не оканчивала инженерно-строительный институт, не сдавала сопротивление материалов и не хватала Наташу Петровскую за коленки, нет. У нас разный жизненный опыт. Как мы можем плавать вместе? Конечно, ты волен написать у меня на заднице «Зурбаган» и представлять себе все что угодно, — Лора перевернулась на живот, словно бы предоставляя Чалому такую возможность, он обиделся.
Откуда она знает про Наташу? Все она знает, все она читала!
— Почему я должен плавать с толстолобиками?
— Потому что твоя «Гипрорыба» столкнется с айсбергом, как «Титаник», и пойдет ко дну. И чем толще будет твой лобик, тем будет лучше тебе, инженер, в тот час, когда на шлюпках будут сидеть люди с клетчатыми сумками, но это уже из области ясновидения.
— Странная ты, — задумчиво сказал инженер, проводя ладонью по гладкой спине своей неожиданной любовницы. Он хотел сказать: «Ты ведь простая буфетчица, откуда это в тебе?» Но постеснялся.
— Как насчет повторного фильма? — спросила Лора, поворачиваясь к нему.
5
Снова начались чудеса, которые, если верить русалке, никак не могут изменить наше содержание.
Взявшись за руки, они метнулись к окну, запутались в занавеске, но потом все-таки выплыли и низко, почти касаясь животами крыши, пошли на таран неоновой вывески. Синие и розовые трубки…
Синие и розовые трубки,
Медленно с холодной высоты
Падают кораллы, звезды, губки,
Словно полумертвые цветы.
Бешено промчались мимо дома и переулки, косо наклонилась завокзальная площадь. Где же ты, русалка? Плеск — и инженер в мутной воде, толстолобики тычутся в него.
Все кончено, инженер, быть тебе рыбой, зажарят тебя, как Лену, или засолят и повесят за окном. Лбом тебе стучать с улицы в убогое жилище вечной буфетчицы. Калейдоскоп будет лежать на подоконнике, потому что земная любовь в конце концов всегда превращается в стекляшки из калейдоскопа.
Вот и сачок засушенного мальчика. Прощайте, рыбки, как скоро все произошло! Попущенный, его сачок, авоська у грубых ног какой-то бабы.
***
Чалый очнулся. Он сидел, скрючившись на скамейке, в жиденьком привокзальном скверике. Он был мокрым от ночного дождя, и мучила его похмельная жажда. По какой-то фантастической причине портфель у него не украли. Он лежал тут же, этот портфель, большой коричневой рыбой, выброшенной на сушу, капли дождя усеяли его вспухшие бока. Жестяная тарелочка, как блесна, валялась рядом, поджидая утренний бриз.
«Допился до чертиков», — констатировал Чалый.
6
Прошло много лет. Кинотеатр давно снесли. Теперь на его месте парковка перед большой гостиницей. А на одном из этажей этой гостиницы расположился офтальмологический кабинет. В этот кабинет ходил недавно пенсионер Чалый.
«Гипрорыба», как и предсказывала Лора, напоролась на айсберг и пошла ко дну. Теперь в стеклистом ее ящике плавает разнообразный офисный планктон, а первый этаж отдан фитнесу. Грезит ли это здание, подобно «Новостям дня», или нет, нам неизвестно. Дух же «Гипрорыбы» полностью вместился в одну из бывших ее сотрудниц, Московкину, с которой был когда-то у Чалого очередной служебный роман.
Году так в две тысячи пятом — две тысячи шестом Московкину еще можно было увидеть сидящей на табуретке на углу Садовой и Чехова с аккордеоном на коленях.
Уходит рыбак в свой опасный путь,
«Прощай», — говорит жене.
Вот о чем пел ее аккордеон. А Лора Левина работает сестрой в офтальмологическом кабинете «Хрусталик», расположенном в гостинице, что стоит на месте ее бывшего дома. Годы не властны над ней. Может быть, впрочем, это другая Лора Левина, но только очень уж похожая на первую. Она и закапала глаза пенсионеру Чалому. И тот шел домой и видел закапанными глазами фонари в радужном сиянии, точно готовился какой-то необыкновенный праздник. Но так только казалось.