1. Скоты и коты
Лерка-парикмахерша, длинная, худая и похожая на ножницы, стригла тихую Катю. Время от времени она делала шаг в сторону, смотрела на голову своей клиентки и говорила: «Скоты!» К стрижке это не относилось. Это относилось к мужчинам, ко всем вообще и к каждому в отдельности, к мужчинам вполне конкретным и к мужчинам вполне абстрактным, обобщенным.
Аргументация Лерки была безукоризненной, совпадала с жизненными наблюдениями Екатерины и внутреннего протеста у нее не вызывала. Правда, сама она никогда не выражалась столь категорично и афористично, а кроме того, Кате казалось странным и противоречивым желание Лерки быть мужчиной. Высказывая это желание, Лерка входила в и без того всем известные медицинские подробности, а сверх того, предавалась историческим мечтам:
— Несешься по этой долбаной киргизской степи, башка у тебя бритая, а за спиной колчан со стрелами. Баб насилуешь, как котят, мужиков убиваешь.
Стрижкой Катя осталась довольна, и вообще все было бы хорошо, когда бы не недавно нажитый колит. Болел у Кати живот, и надо было ей полежать в полном покое. И думала она: «Кто еще и возьмет меня с больным-то животом? И какой же будет покой, если и возьмет?» Скоты не скоты, а что толку в мужике? Накормишь его, а он сядет телевизор смотреть. А вот кот (возле интернет-кафе действительно сидел большой серый кот, переродок британца), он уж, во всяком случае, изящен, чистоплотен. Ляжет на больной живот — боль и утихомирится.
— Кис-кис-кис!
Кот снизу вверх оглядел ладную фигуру Екатерины и задумался. Потом медленно поднялся, задрал хвост в знак открытости общения (не ползу, не прячусь, не скрадываю, не подкарауливаю) и мягко подошел к Кате.
— Вот походка! — восхитилась Катя. — От бедра. Модели, и те так не ходят.
Катя наклонилась и подставила ладонь. Кот мягко, без фамильярности ударился в нее лбом.
— Нету у меня ничего! — искренне расстроилась Катя.
Кот повернул голову туда, где располагался большой зоомагазин и некоторое время стоял не двигаясь. Хвост его почти незаметно ходил вправо и влево.
— Правильно! — спохватилась Катя. — Живу над зоомагазином, а не сообразила.
Катя жила на втором этаже многоэтажного дома, и окна ее выходили на обширный козырек зоомагазина. По соседству, если выглянуть в окно кухни, была старая застройка с разноуровневыми двускатными крышами — классической ареной кошачьей жизни. Оттуда и сквозь евроокно доносилось до одинокой женщины нескончаемое мяуканье.
Несправедливость была устранена. Катя сервировала стол прямо у входа в магазин, и притом со всеми возможными удобствами. Жестяночка стояла на бумажечке, а в жестяночке лежали кошачьи консервы. Рядом в выпрошенной плошечке была чистая вода. Так в ранние сумерки расстались Катя и кот, а на следующий день начались приключения.
Начались они с самого утра. Утром, еще до работы, проверила Катя почту, а ей в спаме пришло такое объявление: «Тимофей. Обаятельный, без вредных привычек, имеет хорошие манеры и знает язык, внешность неславянская, глаза зеленые, серый шатен, музыкален, не любит громких звуков. Ищет верную подругу (цвет волос не критичен), с собственной квартирой на первом или втором этаже, с уживчивым характером. Хозяевам собак просьба не беспокоить. Tymophej.cat.com».
Много прочла Катя дурацких брачных объявлений, но это ей даже понравилось. «Прикалывается кто-то», — решила она.
Быстро собралась Катя на работу, но не забыла и об уличном коте, которого после объявления стала называть про себя Тимофеем. Оставила ему завтрак у дверей зоомагазина и ускакала.
Пришла поздно, вымотанная. Был бы у нее кто-нибудь, она бы готовила, а самой себе не очень и хотелось, а тут живот начал болеть. Решила сегодня основательно поискать в Интернете что-нибудь на эту тему. Но только включила ноут, как из-за дверей послышалось короткое, но властное мяуканье. Открыла и не удивилась, когда фирменной своей походкой в дом вошел вчерашний кот. В точности неизвестно, для чего модели ходят от бедра, но у кота хищная его походка была вполне оправданной: в любой момент он мог направить изящное свое тело в любую сторону. Случилось так, что он направил его в кухню.
— Та-ак… — сказала Катя.
А в сущности говоря, она была только рада.
Поужинав творожком, кот пришел к Кате на диван и начал свои лечебные нежности. Вначале, пока он ходил по животу, примеряясь, чтобы лечь поудобней, было больно, но Катя терпела. А потом наступило блаженство. Кот лег клубочком, нагрелся изнутри неизвестным способом почище любой грелки, и боли тут же прошли. От серой головки пахло чем-то душистым, шерсть была шелковой. Катя блаженствовала. А кот мурлыкал и баюкал.
И вот, засыпая уже, услышала Катя котовьи речи:
— Зовут меня Тимофей. Это я вчера объявление давал. Злые языки называют меня Вор Тимофеевич, но я и на это не обижаюсь. С практической точки зрения мне это абсолютно все равно.
— Мне тоже, — сказала Катя.
— Будем, стало быть, с тобой жить-поживать, — несколько откровенно, но с мягкими интонациями в голосе резюмировал кот.
— Будем, — улыбнулась Катя.
— Иные союзы, — сказал кот, безбожно зевая на последнем слове, — записаны на небесах. Таков и наш союз — союз двух одиноких сердец.
— Конечно, внизу зоомагазин, — прошептала Катя.
— И это тоже нельзя сбрасывать со счетов. От своей истории, Екатерина, далеко не уйдешь. Но есть и любовь, и терапия, и сладостное мурлыканье. А если сойдемся характерами, то там — честным пирком да и за свадебку, — кот облизнулся, как показалось Кате, довольно нагло.
— Какая же свадебка? Мы с тобой разного размера. Об этом и не думай, — забеспокоилась почему-то Катя.
— Морфология у нас разная, — согласился кот, — и образ жизни у меня преимущественно ночной, и живу я, как утверждают энциклопедисты, скрадыванием и подкарауливанием. Но опасения насчет размера, уверяю тебя, излишни. В нашем семействе есть и кугуары, и львы, и тигры.
Тимофей замолчал, потом еще рассеянно пробормотал: «Гепарды», — и уснул окончательно.
2. Увеличения и уменьшения
Не солгал кот. На следующий вечер, полечив Кате живот, он лег ей под бок, всеми четырьмя лапами уперся в спинку дивана, так что спихнул бедную женщину на край, и … вырос. В гиганта он не превратился, но был теперь, если бы встал на задние лапы, почти такого же роста, как сама Катя. А выросши, он обнял ее обеими мягкими лапами за шею и притянул к себе. Так началась их любовь.
Убывал до прежнего размера Тимофей не сразу, так что в пять утра, когда у него разыгрывался аппетит, съедал он раз в шесть больше, чем Катя за целый день. К восьми, когда надо было совершать ему гигиенические процедуры, он снова уменьшался до размеров обыкновенного кота, так что унитазом не пользовался, а ходил в кювету, где щедрой рукой Кати был рассыпан наполнитель «Барсик».
Бытовые привычки Тимофея были своеобразны. Он, действительно, был аккуратен и чистоплотен, но имел обыкновение яростно точить когти о косяк кухонной двери, и это, если случалось вечером, когда кот уже подрастал, выглядело ужасно. Катя даже закрывала глаза. При этом кот повадился напевать какую-то дурацкую песню, кажется, семидесятых годов: «Гори огонь, как Прометей, дари огонь, как Прометей, и для людей ты не жалей огня души своей». Кате слышалось, что он поет: «Дери огонь, как Прометей», и так это, по всей вероятности, и было. Вообще привычка драть при всей аккуратности и трогательной заботе о собственной шкуре присутствовала в быту кота Тимофея. Была, была у него склонность к тому, что он сам называл «остервенелым творчеством», и эту склонность Катя без колебания отнесла к разряду вредных привычек.
Проявлялось остервенелое творчество по-разному, иногда начинаясь довольно невинно. Так, Тимофей сидел над пачкой рекламных газет, трогал их лапкой и горестно сетовал на суету сует и пустую жизнь общества всеобщего потребления.
— Жизни мышья беготня, — бормотал он, — всё на продажу! Отцы-деды жили без сплит-систем и не боялись ни глобального потепления, ни великого оледенения. Похудения захотели? Отцы-деды худеть не хотели, и блендер им был не нужен, и евроокна.
И вдруг без всякого перехода кот начинал яростно рвать газеты, приговаривая: «К чертям! К чертям собачьим!» Потом так же неожиданно успокаивался, грустно поникая над разорванной бумагой. «Цели нет передо мною, — говорил он в таких случаях, — сердце пусто, празден ум».
Другой и более опасной формой остервенелого творчества были прыжки на стены. Прыгая довольно высоко, кот съезжал на пол, цепляясь за обои и отчаянно тараща глаза. Когда же во время очередного броска он разбил Катину вазу, подарок Лерки-парикмахерши, и Катя вежливо ему на это попеняла, он прошипел: «А вы на земле проживете, как черви слепые живут, ни сказки о вас не расскажут, ни песни о вас не споют». Уши он при этом прижал к голове, а шерсть вздыбил.
Сыпать цитатами было для кота делом привычным, правда, Катя не всегда была уверена, что он знает их источники. Вообще границы образованности кота Тимофея были для нее большой загадкой. Когда заговорили о литературе, выяснилось, что кот совсем не читал Гоголя, высокомерно называя его мракобесом, котоненавистником и панегиристом кнута. Зато Гофмана он знал основательно и помнил стихи из «Щелкунчика» на немецком языке. По-французски кот говорил особенно бойко, и этим Катя откровенно гордилась, а кот не упускал случая сделать ей приятное, когда ему самому это ничего не стоило. Так, он читал на ночь из старой французской книжки, которая досталась Кате от дедушки. Это были «Нравы насекомых» Жана Фабра.
Чтение выглядело так. Кот увеличивался до размеров барса, надевал Катины очки и садился с книгой в кресло. Катя не понимала почти ничего, но слушала с удовольствием. Женским чутьем она ощущала, что в лице Тимофея книга нашла истинного ценителя. Перелистывая очередную страницу, кот часто ударялся в морализаторство, иногда снисходя до перехода на русский язык, иногда продолжая говорить по-французски, а иногда и вовсе ограничиваясь переливчатым мяуканьем, но неизменно сопровождая свои слова красивыми жестами.
И все бы это было ничего, если бы не повадился кот ходить на крыши. Началось это в полнолунье.
С утра он сидел на кухонном подоконнике и дольше обычного смотрел во двор. Потом рассеянно читал стихи, кажется, из Гейне. Вечером он ходил из угла в угол, напевая: «Не искушай меня без нужды». А ночью просто скользнул в форточку, прошел по карнизу, спустился по лозе дикого винограда во двор, и через минуту в хоре котов смущенная Катя услышала и его голос.
Походы на крышу участились, и случилось неизбежное: Катя стала ревновать кота к кошкам. Возвращался он под утро, что называется, без задних ног и валился спать. Случались покаянья, особенно после того, как Катя потребовала объяснений. После покаяний кот ненадолго оставался дома, заботливо лечил Кате живот и читал ей на ночь писательницу серебряного века Лидию Чарскую.
Катя пробовала привязать кота к дому, пошла даже на то, что на ужин наливала ему наперсток валерьянки. Кот выпивал его с ерническими гримасами, говорил: «Премного вам благодарны». Катя смеялась. Но походы на крышу не прекратились.
3. Симбиоз
Стояла Катя у окна, слушала отдаленное мяуканье и чувствовала, как уходит из нее ревность и приходит жалость к себе, коту и ко всему миру. Вор ли Тимофеевич мяукал на покатых крышах старой застройки, братья ли его, а за дело приниматься надо было. Вот и пошла она в зоомагазин, купила любимые Тимофеевы консервы «Кошка — деликатный желудок» и засмотрелась на большую золотую рыбку в аквариуме. А рыбка стояла в воде и тоже смотрела на Катю. Но не говорила она, как в сказке: «Не печалься, ступай себе с Богом». Ничего, в сущности, не говорила. Рыбьим глазом смотрела да редко-редко шевелила хвостом. «Дура ты, рыбка!» — подумала Катя и, нагруженная дарами, вышла из зоомагазина.
Пока убирала дома, снова заболел живот. Где же ты, лечебный кот Тимофей? Легла на диван, предалась горестным мыслям и незаметно уснула. А проснулась: мурчит под ухом Вор Тимофеевич и такие ведет речи.
— Вот что, Екатерина ты наша невеликая. Шарился я сегодня в Интернете по твоим делам и прочитал, как тебе живот вылечить.
— Что-то ты больно ласковый? Есть хочешь?
— Есть я, положим, всегда хочу. Да уж и съел «Деликатный желудок». Курицы туда мало стали класть, но и на том спасибо пищевой промышленности. А я вот что: слыхала ли ты про симбиоз?
— Как не слыхать? Я как раз и думала, что у нас с тобой симбиоз. Да только ты по крышам таскаешься, а я одна сижу.
— Про крыши я тебе так скажу: забудем об этом. А симбиоз бывает и покруче, чем у нас с тобой. Есть, оказывается, такие глисты, что, если их подселить в желудок, они себе там комфорт наводят, и все колитные боли как рукой снимает. А самого глиста всегда выгнать можно, дело нехитрое. Одна американка так вылечилась.
И кот стал весело напевать неприличную песенку: «Один американец засунул в попу палец».
— Тьфу! Что ты за глупости говоришь?
— Не глупости. Бледную спирохету малярией лечили, а глист чем хуже? Да вон, под диваном…
— Что под диваном? — тревожно спросила Катерина.
— Распечатка. Я тебе распечатку сделал.
Кот свесил лапу и начал скрести по стене. К удивлению Екатерины, он действительно извлек бумажку с распечаткой.
Катя надела очки, а кот заботливо включил бра, сильно ее этим умилив. В распечатке сообщалось об авангардном методе лечения кишечных болезней с помощью глистов.
— Каково? — весело спросил кот.
— Где же мы возьмем этого глиста?
— На моих устех, — возвышенно сказал Тимофей. — Даром что ли я целый день по помойкам лазал?
— Тьфу! — только и сказала Катя.
А кот уже стащил с нее когтями очки, чтобы ему удобней было, и полез целоваться. Как-то незаметно он увеличился. Усы и вибриссы щекотали Катины щеки, черные уста припали к ее губам.
А вскоре Лерка получила открытку, отпечатанную на принтере. Это было объявление о помолвке Екатерины Бесприданной и Тимофея Ушистого. Внизу было два колечка и надпись: «К. и К.».