Лерка-парикмахерша, длинная, худая и похожая на ножницы, стригла тихую Катю. Время от времени она делала шаг в сторону, смотрела на голову своей клиентки и говорила: «Скоты!» К стрижке это не относилось. Это относилось к мужчинам, ко всем вообще и к каждому в отдельности, к мужчинам вполне конкретным и к мужчинам вполне абстрактным, обобщенным.
Читать далее «К. и К.»
Художественное произведение
Среди всех кладбищенских историй, выходящих за пределы физики Ньютона и рассказанных старухой Попущенной при сочувственных восклицаниях Федуркиной, именно история Замогильного (Заммогильного) выглядит, если можно так выразиться, правдоподобней других благодаря своей обескураживающей простоте. А тут еще Заяц…
Читать далее «Замогильный и Заяц»
Научно-культурологический журнал RELGA, 2004.
Игра в девятнадцатый век, в дворян, в белых офицеров была одной из примет советской культуры шестидесятых и отчасти семидесятых годов. Должно быть, в этом увлечении сказалось всеобщее среднее образование: после десятилетки легче вообразить себя юнкером, чем Василием Ивановичем. Впрочем, отождествление себя с адъютантами его превосходительства не было глубоким и порождало эстрадный образ гусар, что-то вроде цыган самого девятнадцатого века. Если заменить «чавелла!» на «господа офицеры!», кудри — на погоны, а лошадей с гитарами оставить, мы получим разношерстную, буйную, благор-рродную, но пьяную компанию, вступившую в схватку с нашим выспренним революционным прошлым, имевшим впалые щеки, островерхие буденновские шлемы и ружья с трехгранными штыками. Все это тонко и со вкусом было обыграно в клоунаде Юлия Кима, но существовало и в других формах, часто уже без всякого вкуса. Да иначе и быть не могло, ибо речь идет о массовом явлении. Массовая эстетизация дореволюционного прошлого облегчила восприятие (но не понимание!) творчества Булата Окуджавы, имевшего гораздо более серьезную связь с дворянской культурой русского девятнадцатого века.
Читать далее «Окуджава и аристократическая линия русской литературы»
О происхождении Пани-Вани известно мало. Вспоминаются давние, глубоко довоенные времена, когда ночная метель завывала и кружилась под навесом бывшего родильного приюта мадам Парамоновой. Полукруглый этот навес сохранился до сих пор. Сбоку он похож на старушечью голову в шали, склонившуюся над тремя ступенями крыльца. Но сам Паня-Ваня всегда знал, что родила его большая женщина с плаката, закрывавшего почти полностью торец четырехэтажного дома. Женщина эта всегда улыбалась ему, а когда он был маленьким и больным, укачивала его. Недаром в руках она держала веером красивые бумажные листы. Это она делала для своего сыночка.
Читать далее «Сын плаката»
Дочь Валерия Николаевича, методиста из госуниверситета, полюбила иностранного шпиона. Случилось это в годы разрухи и восстановления хозяйства. Сам Валерий Николаевич был человеком хорошим: копал с юннатами червей и рассказывал им про мичуринскую биологию. Дик тоже был неплохим парнем, увлекался фотографией и считался поздним сыном старого Фрайфельда, повредившимся умом во время войны. Но сам Дик прекрасно понимал, что он шпион и вредитель, любил джаз и разводил колорадских жуков. Как и большинство вредителей, он не знал, какая от всего этого вреда польза и какая от того корысть ему или хотя бы его заокеанским хозяевам. Но он вредил, и это было чем-то вроде того, что на церковном языке называется послушанием.
Читать далее «Стародавняя история»
В первом трактате, посвященном тропам, таковых насчитывается сорок одна единица1. В когнитивной теории тропов, господствующей сегодня в науке практически монопольно, речь идет главным образом об одном тропе — метафоре.
Больших «чисток» в номенклатурном составе тропов было две. Первая произошла в связи с решительным расподоблением с классической риторикой, которая была обвинена в избыточном изобретении терминов. Основой для «чистки» послужило окончательно утвердившееся понимание тропа — как употребления слова или выражения в переносном смысле2. Вторая — в связи с признанием особой значимости, которая придается метафоре как средству, воздействующему на сознание и самое поведение людей3.
Читать далее «Четыре взгляда на троп»
К двадцатому веку окончательно установился взгляд на тропы, который можно назвать школьным, потому что он повсеместно был усвоен школой и отражен в бумажных и электронных словарях. В основе этого взгляда лежат представления о полисемии, что со временем открыло дорогу вначале семиотическим идеям, а затем и когнитивной лингвистике. Первым через представление о мотивированных знаках, второй — через понятия фрейма.
Читать далее «Семантический перенос»
Проблемы школьного подхода к тропу связны главным образом с двумя вещами: трудностью разграничения тропа и манеры речи и с трудностью в понимании амплификации и ее взаимодействия с тропами.
Эти трудности выливаются в изъяны классификации и неточные определения. В то же время разрешение этих трудностей дало бы нечто большее, чем простую строгость описания: оно позволило бы глубже понять сам феномен тропа. В этом смысле раздел о трудностях, как представляется, интереснее раздела об успехах школьного подхода.
Читать далее «Проблемы школьного подхода»
Заголовок этого раздела содержит долю критики. Пытаясь выразить эту критику предельно коротко, я предлагаю такое рассуждение: то, что потенциально заключено в языке не всегда будет работать в речи, в том или ином дискурсе. Чтобы потенции языка заработали, надо приложить определенные усилия. Характер этих усилий по «распаковыванию и доставке» метафор должен быть изучен. В противном случае когнитивный подход способен породить иллюзии и фантазии, побуждающие нас верить в магическую силу метафоры. Надо признать, что нечто похожее уже произошло.
Читать далее «Когнитивный подход к тропу и границы его возможностей»
Античный подход к тропу можно назвать каталогизирующим. Это коллекция разных способов «выразиться необычно» и не более того. В свое время Ц. Тодоров писал, что каждый новый ритор выдумывает свою классификацию фигур1 . К этому можно добавить только то, что древний ритор просто выкладывал тропы на прилавок в том порядке, в каком хотел. Обвинить его в этом все равно, что обвинить коллекционера в коллекционировании. В этом была его «классификация». И это видно даже у педагога Квинтилиана, у которого описание фигур во второй главе девятой книги заканчивается неожиданным признанием, что, возможно, есть и другие фигуры2 .
Читать далее «Классификация vs каталог»